они не виделись две недели. две недели назад стю оттирал потолок и стены от выстрела дробью. кто-то решил внести пару акцентов и поменять цвет бара, что ж, ему удалось. грязный розовый лезет из потолочного стыка и извергается в нишу в стене, в которой раньше был столик старины рефна. любимый столик. стю не уверен, но, может быть, это гибель мечты. умереть за любимым столиком — лучше, чем за нелюбимым. мистер маккафи заставил тереть кровь до тех пор, пока до белых костей не сотрётся либо стена, либо ладони стюарта. пришлось сходить в теско за пару кварталов и выкрасть моющее ценой в десять фунтов. стю не хочет терять работу, но ещё больше не хочет оттирать кровь до потери сознания.

от дорогого моющего никакой пользы не оказалось. поллок тёр, пока пальцы не отказали. потом ушёл за барную стойку и слился с водочными столпами болезненно-голубых красок. мистер маккафи презрительно осмотрел розовые разводы в конце смены и пролаял туберкулёзный приказ принимать склад на другой день в ночь. в эту ночь они с хьюго должны были влезть без смазки в какую-то жопу города, надраться в сопли и пустить около литра слюны, уснув на диване полураздетые, явственно не сумевшие ни в кульминацию, ни даже в процесс, предваряющий пьяную еблю, неловкий, душный и мокрый, одним словом, как тот человек, застанный в момент отчаянной дрочки и трагической смерти помпеев, памятник блуду, застывший в лавовых массах и пепле.

одним словом, его напряжение движется по экспоненте. он думает, это всё галлон чужой крови, который пришлось вобрать в себя кожей. он думает, надо ему подлечиться, сходить к психиатру. он думает, чернь расползлась по квартире ещё шире, чем раньше, хотя она новая — эта квартира. он размышляет. он думает, надо бы взяться за собственное здоровье. он думает, надо бы подлечиться. смотрит на тайд-подсы, купленные в супермаркете рядом с домом, и допускает секундную мысль, что они выглядят, как панацея. он думает, может быть, это переработки в баре у мудака маккафи? а может, это воровство в теско?

он приходит в себя к началу второй недели. всё дело в том, что хьюго не пишет и не звонит, они не видятся. кемп как будто пропал. обычно он пишет, когда очень сильно объёбан, или когда ему скучно, но за неделю — ни одного сообщения. в стю копошится растерянность. даже не страх. просто… странно. не страшно, а странно. не страшно. ведь с хью ничего не может случиться, ещё и так вдруг — ведь хьюго неубиваемый.

он носит эту болезную странность в теле последующую неделю, как вызревший в чреве плод, если б носить ребёнка было такой саднящей мерзостью, таким диким и непомерным чувством обваленной речи в глотке, когда за вновь открывшимся баром нужно сказать зубоскалое здравствуйте и ненавязчиво осведомиться о том, что будет пить посетитель. наверное, такое чувство было у матери кемпа, когда она носила его под сердцем и ожидала скорейшего разрешения.

стюарт едва доживает до выходного. к концу второй недели он затирает до дыр воспоминания о пьяном лепете хьюго, который сливает ему всё до трохи, работу отца, характер отца, достаток отца, манеры отца, его отношение к хьюго, к друзьям хьюго, место работы отца и адрес их загородного поместья, что, в сущности, неразделимо. поместье — вроде как, в шутку, но стюарт трёт пальцами пальцы, стоя перед забором, и неприязненно, будто больной, ожидающий очереди в крематорий, всматривается в зелёную, с чёрными жирными пятнами глушь. он втайне надеется, что отца кемпа нет дома. но это было бы странно. куда ему ехать?

другой вопрос — где хью? что с ним? и где, блядь, хью?

что с ним?

стюарт встречает отсутствие хозяина дома нервическим полупустым смешком. нет, конечно, он сам откроет калитку. но не встречать гостей — странно. странное продолжает расти соразмерно паскудным сумеречным теням, лезущим на тропинку, ведущую к дому, как издыхающие утопленники на корабельное крошево и коченеющие спасательные круги. стюарту здесь не нравится, всё это непохоже на хьюго, не может быть его домом, в который он возвращается пьяный, обмазывая железо в воротах и косяки дверей синяками, в который он возвращается злобный и трезвый, в который он вообще возвращается — у стюарта нет желания возвратиться сюда ещё когда-нибудь в жизни, но о том, чтоб вернуться, он даже не думает.

нет, он, конечно, подозревал, что папаша хью столь же ёбнутый, сколько и он. просто в какой-то другой парадигме. он стоит, прислонясь к дверной раме, и смотрит так, будто соскабливает требуху ножичком. требуху стю, разумеется. он оборачивается назад — не потому что скучал по тому моменту, когда ещё не пришёл сюда, и не потому что хочет свернуть назад, он не может. поллок оглядывается, будто бы хочет найти то, в чём он упорен. какое упорство? взгляд стюарта насквозь буравит чёрную глыбу города, залёгшую где-то в холмах подальше.

— я на такси приехал, — имея в виду, что не пришёл пешком. то есть, буквально стю не упорствовал.

напряжение сгладить не получилось. не так давно разложившееся на здравый смысл и хтонический ужас самое я начинает кипеть внутри брюха, и страх поднимается кверху задорными петлями. нет, стюарт правда ждал… чего-то ждал. судя по всем рассказам, папаша хью что-то вроде самого дьявола. хьюго умел приукрасить, но стю поверилось в это, ведь он стоит тут, запрятав взгляд между пазами кирпичной кладки за плечом старшего кемпа, и чувствует себя так, будто взглядом из-под бровей его точно свежуют.

— джеймс, верно? — стюарт по-прежнему не уверен, а хьюго по-прежнему падок на басни. будет неловко сделать такую ошибку. и это-то в самом начале знакомства.

стю поднимает взгляд, смотрит прямо, сжимает зубы и налагает на себя гейсы: не мямлить, не избегать взгляда, не тушеваться. когда он их налагает, всегда выглядит злобной собакой, смотрящей из-под скамьи на занесённую руку.

— я… друг хьюго. меня зовут стюарт, — стю не уводит взгляда, а потому не тянет и руку: он видит, её не пожмут, — хьюго не отвечает на сообщения и звонки. третья неделя идёт. ну, то есть, я знаю, он иногда пропадает. но это странно. я просто… приехал узнать. так он дома? — саднящий надеждой взгляд, но всё ещё хмурый, обороняющийся с порога, — могу я увидеть его?

хочется верить, что этот джеймс не настолько мудак, а хью просто капризный маленький выродок, льющий дерьмо за спинами от простой человечьей обиды, хочется верить, что джеймс не настолько плох, как изобразил его в алколетописях нейромонах хьюго кемп, кислотный бог имени нахуяриться и залупиться, хочется верить, что джеймс не развернёт его тут, не дав ни единой подсказки, где может быть хьюго и что с ним, если он где-то не тут.

Отредактировано Stuart Pollock (2020-04-05 20:15:43)