нико четырежды моет руки: он трогал труп своей матери.

эмоциональной реакции практически нет - защитный механизм сознания. позволяет созерцать реальность как свершившийся факт, очередная конечная формула с единственным верным решением. мозг потребляет информацию, но не анализирует ее, укладывает, утрамбовывает. нико сперва не делает никаких выводов и действует как робот: проверят пульс, звонит в скорую. его лицо такое же, как если бы он выносил мусор или гладил брюки.

моет руки.

скорее всего все будет в порядке. у нико за спиной девятнадцать лет жизни, за которые он выяснил, что не способен испытывать глубокие чувства. у него вспышки на солнце - злоба, ревность, страсть, паника сменяют друг друга за пару минут. вялотекущей любви в венах нет, бесконечной тоски по прошлому - тем более. схема без постоянного тока, одни лишь короткие замыкания.
но провода натянуты, значит связи есть.
у нико сердце не разбито вроде - было бы что бить.

она всегда была рядом, но толку от этого не было никакого совершенно. такая слабая, тихая, что походила на белый шум, звучащий на фоне в качестве неосознанного успокоения. смысла нет, но ощущение присутствия, которое не позволяло нику осознать, что в тишине ютится одиночество.
нет, ты не одинок; кто угодно, но только не ты.

мама всегда рядом: делает что-то невзрачное, несет ерунду. нико жадный, у щенка хороший аппетит и плохое понимание человеческих команд. если голос недостаточно властный, то приказов не выполнит. если в кормящей руке недостаточно будет ласки - оскалит зубы.
поводок тянется и рвется.
(подставляешь морду под другие руки.)

нико вытряхивает из привычной системы координат омерзительно рыдающая на всю лестничную клетку соседка. он вообще не разбирает, что она несет сквозь горестный вой, но знает точно: там нет утешений по его душу. его здесь мало кто любит. он закрывает дверь за собой в пустую квартиру: в этих стенах его тоже так себе любили.
по его собственному мнению, конечно.
всегда было мало, всегда было плохо.
н е д о с т а т о ч н о.
(теперь и вовсе не будут.)

ключ к пониманию прячется в тишине меж четырех стен. нико проводит там свои привычные сутки, пока мозг сваливает в кучу всякие выводы. например, о том, что у него резко не будет денег теперь. не временно, а навсегда, и с этим нужно что-то делать. или о том, что, кроме него самого, сраными похоронами заниматься некому.

нико закрывает кран в ванной, поднимает глаза на отражение в зеркале. там ни единой параллели с трупом, который вообще где? он не слушал, что ему говорили. под светом тусклой лампы глаза кажутся совсем темными.

тремор в руках появляется позднее. мозг оттаивает, и сквозь снег прорастают цветы - паника. все сыпется, и раскалывается даже тишина, сквозь нее лишь собственный скулеж. совсем не горечь, нет, отчаяние. можно вечно плыть по течению, но в талой воде теперь капли крови. нико знает: пока что чужой, но если дальше так будет, то его собственной.

он не справится. никогда не справлялся. решения поспешные и слишком эмоциональные; нико оглядывает комнату матери, и ему хочется спалить здесь все дотла. вычеркнуть, будто ее никогда не было. будто он один был всегда, хотя правда в абсолютно полярном.
нико никогда не был один, и что с собой делать он не знает.
инструкции нет, добрых советов тоже, потому что ты не слушаешь и не заслужил.

попытка искать ответы в агонии собственных мыслей снова не увенчается успехом. теперь нико кажется, что происходящее - это лишь повод, чтобы вернуться. он думает только об этом, когда не может перестать курить, во рту становится так отвратительно горько. закрывая за собой дверь, молится, чтобы никогда больше туда не вернуться. в эту квартиру, где день назад нико трогал труп своей матери.

не молится, конечно.
так, балуется.

просит, давай господь, ну один раз.

количество людей, не обманывающихся насчет ника, строго ограничено. на всех кругах ада свои посетители, вход платный, руками, кстати, тоже можно трогать. мать, как строитель большинства этажей, видела многое, но нико знает, куда ему нужно идти и где лежит карта с воронкой.

(вряд ли он ее отдал.
святой отец сам по памяти рисовал.)

смерть - хороший повод. катализатор всего самого важного. нико бы волновался, то сил уже не осталось. тишина и собственная голова извели его почти что физически. такие дороги не забываются, в конце таких дорог всегда находится тупик.
у него, правда, не было другого выбора.
голод заставит кусаться, но страх - прижимать морду к земле.
нико хотелось бы сейчас выглядеть иначе, хотя бы вернуть фирменный блеск в глазах.

звонки в дверь ни к чему не приводят, но полтора часа просидеть на крыльце не кажется нику проблемой. нужно разве что отойти за сигаретами и иногда разминать вытянутые на ступеньках ноги, а дальше время медленно будет укладываться петлями на шее.

- я не знаю, что мне делать, - даже не поднимая на клиффа глаз, и ему не нужно говорить громко, чтобы быть услышанным.

это проще, чем кажется. элементарно на самом деле. нико не сталкер, просто дорога в церковь всегда одна. он перестал переступать ее порог лет в пятнадцать, когда не осталось всякого смысла. в походах нико в церковь изначально не было никакого смысла, кроме жалких попыток не создавать еще один конфликт с матерью. он был слишком маленьким, и тогда это казалось почти веселым. совсем не крутым, но место, насквозь пропитанное сумасшедшими, ника иррационально привлекало. и он точно не ставил на то, что хоть что-то его заставит там задержаться так надолго. что у него не будет сил подняться после фееричного падения.

поэтому он помнил эту дорогу наизусть и совсем не стремился обходить ее стороной. если святой отец должен был вернуться в город, то место ему было только там, но нико не искал его нарочно. просто сделал пометку о том, что от некоторых вещей, как от шрамов на коленках, не избавиться никогда, и что они снова ходят под одним небом. в тот день, когда нико его ненароком увидел, оно было до мерзости серым.

отец клиффорд, в глазах ника, своей вины не искупил и не искупит никогда, но память прогибается под тяжестью времени неумолимого, поэтому, на первый взгляд, он не чувствует ничего. ты лезешь поглазеть на аварию, раскареженные машины и свежие трупы на дороге из праздного любопытство ровно до тех пор, пока размазанным по трассе не найдешь того, кого любишь.
когда-то давно нико очень любил себя.
в ночных кошмарах святого отца он, наверняка, до сих пор тот самовлюбленный жестокий мальчишка.

старался обходить он совсем иное место - то, к дверям которого возвращаться было практически страшно. нико никогда не рисовал себе гипотетических картин относительно этого дома, но знал на все сто: любопытство, нужда, злоба, слабость или мстительность не заставят его вернуться.
но смерти плевать на твои принципы.
ник чувствует предшествующий ей процесс прямо внутри себя - гниение.

он не боится, что клифф его не узнает без сладких улыбочек и трезвонящей наглости. нико неспешно поднимается с места, только когда сдержанный голос просит его что-то подержать, коробка в его руках особым весом почти не ощущается.

нико возвышается, на полголовы выше и заметно шире в плечах. маленький щенок породы не обрел, но вырос за четыре года непростительно. в нем много силы: если будет потребность святого отца убить голыми руками, он справится.
и видит, как тот заметно нервничает.
еще бы.
словно за тобой пришла смерть, и ей суждено выглядеть как я.

чужое волнение совсем не льстит. нико ищет тупика и покоя, вечно стабильной точки, об которую можно быть тормознуть свое бесконечное движение по пизде. куда он денется в конечном счете. нико минует порог, зная, что может в этом доме диктовать свои правила. он может заставить все еще отца клиффорда делать все, что угодно, и дело даже не в сроке давности.
дело в фатуме, в неминуемой каре.
в наказании, у которого есть и имя (сокращенное, ласковое), и лицо (изменившееся, огрубевшее), и сердце (мерно бьющееся, потому что уже плевать). нико, правда, почти не волнуется. его нервная система перешла в стадию разложения и планируется перебросить этот процесс на мозг. думать о том, что на его счет подумает клифф, у нико нет никакого желания, потому что, что бы ни случилось, он всегда будет выше.

в этом доме он не знает расположение выключателей, поэтому коробку куда-то на пол ставит в кромешной темноте. здесь нет ни запахов, ни звуков - не было и в тот единственный раз. как ни старайся забыть - у тебя не получится.
и только теперь они смотрят друг другу в глаза по-настоящему. святой отец изменился куда меньше, сильнее нико режет по восприятию отсутствие его привычного взгляда - как у хозяина на свою игрушку. это чувство превосходства, знания чего-то большего, то ли снисходительности, то ли самодовольства.
- не волнуйся, я ненадолго.
нико тоже другой, уставший чертовски, даже оправдываться нет желания про то, как он его нашел. электрический свет под потолком слепит. у клиффа на лице одно единственное «давай сюда эту свою историю».

- не хочу оставаться дома, - нико стягивает с себя олимпийку, кидает ее куда-то не глядя и всячески отводит глаза, - там мама умерла. вчера, - будничным тоном и оглядывая пространство внутри дома, - я нашел ее, - и прется на кухню, потому что в спальню точно больше никогда в жизни, - как мило, что здесь нихера не поменялось.
(я все помню все все все все)

кипит и клокочет: раньше надо было жалеть.
раньше задаваться вопросами, что он чувствует и что думает, потому что ответы на них были важны, когда тринадцатилетний мальчик душу продавал за пустые слова, бывшие на вес золота. за сущие копейки, казавшиеся тогда единственной надеждой на спасение. тогда он нуждался во всякой любви, даже к жалости был готов, но в том, чем кормили, любви не было ни капли. теперь задавайся вопросом, почему он не понимает, как она функционирует, потому что нико в данный момент времени жалко разве что только себя. потому что теперь ему продолжать жить эту жизнь, словно по чаще леса в темноте плутать. рано или поздно, но звери найдут и убьют - чужие или свои собственные, неважно. нико всегда был магнитом на ту часть души, что большинство под страхом смерти боялись выпускать на волю.

а ты не боялся.

кухня помнится еще более-менее чем-то приятным. место разговоров, а не преступлений. нико, смотря за святым отцом, пытается понять, подводит ли его собственная память или тот и всегда был таким дерганным. беспокойство на этом лице смотрится как-то криво, хотя, быть может, потому что сейчас естественно. своим что глазам, что чувствам по отношению к клиффу нико пообещал себе больше не верить. все его восприятие настолько изломанное, преломленное тысячу раз, как луч сквозь груду стеклянных осколков, что правды там нет.
(и никогда не было.)
(но об этом думать надо было раньше.)

думать нико не хочется и сейчас.
хочется инструкции, которая расскажет, как найти выход. желательно, в этот раз не написанную кровью.

святой отец говорит, что ему жаль, и нико усмехается без стеснения. верит, если честно, потому что матушка со святым отцом тоже была знакома, не так близко, конечно, но и в церковь ходила, и беседы вела. это ведь все из-за нее началось, сама сына с обрыва скинула.
нико плюхается на стул.
- можешь, - наслаждается чужой растерянностью, - похоронишь ее.

(будешь читать какую-то херню над могилой и думать обо мне.)
от одной лишь мысли об этом у него в привычный ритм уходит задобренное сердце. то, о чем он должен думать на самом деле, сведет его с ума за считанные мгновения. черт его знает, понимает ли клифф это. видит ли, как беспощадно работает этот адский механизм замещения, который вычеркивает из картин у нико перед глазами черный цвет и меняет их на красный. стойкости справиться с реальностью у него никогда не было и неоткуда теперь взяться. он уже сдался, раз сидит здесь, смотрит на клиффа как в первый раз, потому что не узнает. в памяти он другой - диаметрально противоположный.
(ты хотел его видеть таким, ты искал виноватых.)

нашел, потому что адрес не изменился.

- мне нормально, - если не плакал, значит можно считать за правду, - не переживай.

раньше надо было. сломанные кости срослись криво, а ты заново ломать не посмеешь. кости теперь крепкие. дрожь в руках давно прошла, остатки самообладания выкарабкиваются из ямы, хватаясь за мысли о том, хочешь ли ты до меня дотронуться. ударишь ли, если узнаешь, наконец, что вот она, перед тобой, причина всех твоих бед. и рухнешь ли ты на колени, осознав, что сам - единственная причина всех моих.

держат дистанцию, как деловые партнеры, их актив - грязные тайны.
та комната за стенкой.
из видимой расслабленности нико выбивает передергиванием, когда он вспоминает слишком резко, словно пропуская удар поддых. тут же пытается скрыть внезапную слабость за словами:
- мне не то чтобы похеру, но больше волнует то, что я не знаю, что мне, блять, со всем этим делать, - но нервозность отражается и в этом, - знаешь, что самое тупое во всем том? что лечился иса, хотя по факту лечиться нужно было нам с тобой.

нико не думает ни капли, прежде чем это сказать; его ударяет болезненно, и он просто говорит то, что приходит в голову совсем не гениальным озарением, а нервным спазмом. он вообще не планировал все это дерьмо со дна колодца поднимать, но оно нестерпимо болит и гниет.
пользуется повисшей паузой.
- похоронят ее, а дальше что.

комната за соседней стенкой все еще существует. нико не может перестать о ней думать, потому что она работает как портал не то в прошлое, не то в ад. в ней больше символов и надуманного, чем фактического смысла, потому что нико знает и помнит, что бывало в тысячу раз хуже, но из всех шрамов болит не тот, что больше, а тот, что глубже.

клифф снова колготится, встает с места, делает что-то, заканчивающееся грохотом поставленной на стол бутылки. его нервозность заметил бы даже слепой, она больше, чем просто перед глазами. нико чувствует всю власть и бесправность одновременно так отвратительно четко, как желание вернуться назад и стереть себе память, дрожащей рукой сшитые воедино. этот монстр - разложившийся франкенштейн - слишком долго не подавал признаков жизни.

нико любит пить, как и любит все то, что помогает ему не думать о происходящем. святой отец сейчас примерно ту же самую функцию выполняет: следя за его движениями, ник забывает о том, что ждет его в квартире, из которой он ушел. та пустота и пыльная горечь. они сложнее и отдаются тяжестью куда большей, чем что угодно - этот человек перед ним, эта комната через стенку. циклиться на них помогает. нико отпускает отчаяние, в нем теперь азарт какой-то нездоровый, цель у которого только одна - ударить в ответ.

- ты шутишь или что? - яд скапливается под языком, и если нико его проглотит, то умрет, а значит выбора не остается иного, кроме как плеваться, - я похож на человека, у которого есть учеба? работа?
или на того, кого волнует, что думает обо все этом бог?
своим положением нико неосознанно, иррационально гордится, потому что отсутствие привычных простым смертным обязательств запихивает его в какую-то особую касту людей, что на первый взгляд отдает элитарностью. на второй - очередным дерьмом. девятнадцать - не возраст, в котором все предрешено, но нико особенный. он смотрит святому отцу в глаза и уверен, что все было понятно еще в пятнадцать.
ну, ты ведь помнишь?

- думаю, ты, - издевается без стеснения, - ты всегда отлично обо мне заботился.
ник огрызается, потому что это последнее, на что хватает сил смертельно раненому животному. осознание того, что он никогда и никому нахер не был нужен, ощущается именно так - раной, которая вызвала кровотечение, что рано или поздно его убьет. быть может, прямо здесь, на этой кухне. или еще хуже - в соседней комнате. она как предсказание о том, когда ты умрешь. любопытство и тягостное стремление к саморазрушению приводит тебя туда, чтобы на всякий случай было оправдание.

нико пьет залпом не потому, что хвастается, а потому, что только так последнее время и умеет и в этом нет ничего особенного. ему хочется рассказать клиффу про все: про легкие наркотики и нечестные деньги, про случайные связи с кем попало, что совсем скоро обязательно выйдут ему боком. но то будет конец.
а начало - оно здесь.
он вскакивает с места, все его движения - резкие необдуманные импульсы. вялотекущая обстановка искрит вспыхнувшим по его воле нервным напряжением, и нико быстро обходит стол, хватает клиффа за локоть и тащит за собой, не делая драмы из того, как сакрально их первое касание друг друга, спустя столько лет. сколько их было еще и сколько будет. до комнаты буквально пара секунд, и, оказываясь в ней, нико ловит себя на абсолютно честной мысли, что никогда не хотел в ней снова оказаться. неважно даже, как она выглядит. с виду его намерения продиктованы любопытством, но там внутри что-то более темное, что-то между тщательно спрятанным мазохизмом, процессом поиска улик и желанием преклонить колено перед святыней.

нико замирает посреди комнаты, давно чужую руку выпустив, и не понимает, как было тогда и что изменилось. важнее то, что он как будто все прежний. святого отца не узнать, в нем все теперь другое, а ник не чувствует, что стал лучше или выше, чем тот пацан. быть может, там просто всегда было его место.
(но это работает. о том, что где-то там время разлагает трупы, забывается моментально.)
он вытягивает руку, чтобы схватить клиффа за ткань на груди, притянув к себе максимально близко уверенной рукой. что угодно было в этих четырех стенах, сломанное и разбитое, но не было только одного. ник касается носом чужой щеки, наклоняет голову, чтобы быть ниже. тысячи отмазок для себя в голове сливаются в одно понятное и простое, где мне больно и мне плохо.
- страшно? - на его губах все еще отсвет слабой улыбки, чтобы не дай бог эти стены не усомнились в том, как ему похуй. нико святому отцу дышит в рот, готовый поклясться, чтобы слышит грохот чьего-то сердцебиения. и в нем нет даже уверенности, что он хочет это делать. есть только вера в то, что так нужно, поэтому целует. все по-честному, они же оба взрослые.