небрежно брошенная связка ключей в прихожей и вереница мокрых следов выдают триумфальное возвращение отпрыска aut cum scuto, а не на руках участливых товарищей, что не такая уж и редкость в последние дни, месяцы, спасибо, что не годы. отец безэмоционально смотрит на болезненные сумерки ранней весны, отвратительные в своём грязно-сером безмолвии, и молча закрывает распахнутую входную дверь, втягивая щедро расплескавшийся по округе аромат мокрой земли, едва сбросившей снежный покров. прежде молчаливый дом мигом наполняется звуками. хьюго не самый тихий парень, а уж во власти веществ и вовсе делается синонимом локального стихийного бедствия — с кухни раздаётся подозрительный звон, отец думает «блядь», но молчит. если смертью храбрых пал его почти нетронутый стакан «лафройга», без жертв, вероятно, не обойдётся.

он двигается по дому тенью, босиком, не производя лишнего шума, и предсказуемо настигает своё бесценное отродье за инспекцией бара. нехитрая траектория типична, стандартна, выучена до тошноты и воспроизводится едва ли не каждые пару дней, чем дальше, тем чаще. на фоне едва различимых откровений моррисона бесцеремонная возня кричит громче обычного, вызывая стойкое желание поскорее устранить её бессменный источник.

— хьюго.

отец ненадолго задерживается в дверном проёме, а затем проходит в гостиную и одним скользящим движением снимает с фактурной деревянной столешницы свой чудом уцелевший стакан. к ночи здесь обычно царит педантичный порядок, но настойчивый элемент хаоса в очередной раз сношает его грубо, поспешно и с удивительным усердием. джеймс делает глоток, щёлкает языком, провожая бархатистый градус внутрь и проходит к камину, попутно бросив на сына свой испытующий взгляд.

— «веддерберн» слева сверху, «самароли» на полку ниже, хер ли ты там роешься.

разительный контраст переживаний всякий раз приводит его в непривычное замешательство. гнев и раздражение, не поддающиеся никакому подсчёту, захлёстывают первыми, выбрасывая отеческие чувства на грязную обочину неосвещённой скоростной магистрали отчаянно сбоящих отношений. непривычный, ещё недавно практически чуждый и обезоруживающий страх за жизнь родного зверёныша бежит рядом, скрываясь от света фонарей, но столь же настойчиво напоминая о себе лихорадочной пульсацией где-то глубоко за грудиной. угли медленно тлеют, отдавая своё тепло. огонь порядком успокоился и напоминает о себе лишь редкими ярко-оранжевыми языками.

— хьюго.

эффект предсказуемо нулевой. отец снова делает щедрый глоток и крепко смыкает зубы, невольно выдавая секундный оскал. он ставит стакан на полку камина и опирается на высокий портал обеими руками — в домах семнадцатого века очаг зачастую занимает едва ли не половину стены — и агрессивно впивается глазами в обгоревшие дрова, подсвеченные красным изнутри. здравый смысл призывает покрепче забить хуй и поскорее ретироваться в другую половину, мрачная решимость ввязаться в бессмысленное противостояние в очередной раз диктует иначе. привычка всегда получать желаемое играет злую шутку, обескураженно пасуя перед живой человеческой натурой, которую нельзя изломать по своему усмотрению — столкнувшись с перипетиями близкородственных коллизий, опыт десятилетий оказывается попросту бесполезен. великолепное ощущение вселенского наёба выпускает наружу волну ядовитой желчи, грозя захлестнуть с головой.

неловкие ужимки вызывают жалость. якобы невзначай разыгранное представление так и подначивает звучно накрыть рукою лицо и никогда более её не снимать. джеймс следит за сыном вполоборота, расслабленно покручивая пальцами перстень на правом мизинце — ничего нового он уже не услышит. если хьюго не начал провоцировать его сразу, то непременно приступит к этому чуть позже, благо топливо в этот котёл случайных химических реакций подбрасывается исправно и без промедления. в ответ на отпущенный комментарий отец лишь слабо ухмыляется, но всё ещё молчит. можно поставить так себе эксперимент — если не отвечать хьюго достаточно долго, он скажет всё сам и сам же доведёт себя до приступа ярости, очень самостоятельный мальчик.

тем временем, где-то в подкорке вновь раздаётся протяжный вой сирены воздушной тревоги.
внимание, говорит штаб вашей несостоятельности — в текущем пиздеце виноваты вы. не спасайтесь бегством, не ищите ближайшее укрытие.
его нет.

каждая новая выходка хьюго резонирует одновременно по двум фронтам, вызывая не только всплеск законного негодования (сынок, ты охуел так, как никто не хуел), но и нестерпимое чувство вины, напрочь выбивая дух волнами угнетающего инфразвука. ещё на пару герц ниже и видимое спокойствие сменится неукротимой паникой. наблюдая за расстроенными движениями сына, джеймс будто бы видит, как его собственная рука наливает ему очередной стакан — пускай не буквально, но суть остаётся прежней. испещрённая язвами совесть скребёт обломанными когтями изнутри, не давая сорваться в штопор и без устали напоминая о первоисточнике всех бед.

как и следовало ожидать, сын вскидывается без посторонней помощи. выслушав очередные возмущения на пустом месте, джеймс нехотя отходит от тёплого камина и останавливается по другую сторону стола. он медленно опирается на него руками, на мгновение ощутив приятный коже рисунок волокон, цепляет глаза хьюго своим взглядом и цедит желчь по слову, опасаясь вылить разом весь её едкий поток:

— а как прикажешь на тебя смотреть? с восторгом?

он ощущает внезапную горечь от промелькнувшей было мысли о том, что хьюго, пожалуй, предпочёл бы не видеть его вовсе и то, как смотрит на него отец, его не заботит от слова ни-хе-ра. чуть промедлив, джеймс берётся за край вновь наполненного стакана двумя пальцами и спокойно пододвигает его к себе. читать нотации о проёбанной молодости и сопутствующих рисках по-прежнему очень хочется, но не за чем — проверено десятками пустых разговоров. он видит перед собой глухую стену и вновь отправляется в бесплодные поиски хоть какой-нибудь лазейки на другую сторону.

— скажи мне, — продолжает отец, — чем ты будешь, когда это закончится? — он неопределённо проводит рукой перед собой, намекая не столько на выпивку, сколько на ситуацию в целом.

— хоть ты и ни хрена не усвоил, пока ещё был способен учиться, поди, помнишь, что я могу, как бы сказать... исчезнуть из этой жизни в любой момент. я понимаю, тебя это вряд ли особенно огорчит — (внимание, уровень горечи превысил критическую отметку) — да только что от тебя останется?

ему нестерпимо хочется добавить «без меня» — что, блядь, от тебя останется без меня, пропащий ты человек — но джеймс подавляет позыв в слабой надежде обойтись без пущих провокаций. разумеется, он верит, что когда-нибудь сыну наскучит самозабвенно страдать хернёй, как наскучило в своё время ему самому, что он откажется от добровольного самоубийства и возьмётся, наконец за ум, но всё новые и новые свидетельства стабильно говорят иначе. опасаясь выдать свой страх, который хьюго, лишь почуяв, тут же поднимет на смех, отец продолжает в прежнем ключе:

— делай, что тебе вздумается, ты не ребёнок, только учти. во-первых, когда-нибудь, не исключаю, что вскоре, придётся грести к светлому будущему самому, причём без многотысячного счёта, а во-вторых, не будь ты, блядь, ничтожеством, заставь себя уважать, сделай хоть что-нибудь достойное, начни учиться.

джеймс смотрит на сына ещё несколько долгих секунд и еле заметно кивает, силясь разглядеть за ярым неприятием хоть какое-нибудь понимание, но, судя по всему, тщетно. пока хьюго не придёт в себя — то есть, ближе к завтрашнему вечеру — взывать к его здравому смыслу бесполезно. отец тихо выдыхает и отворачивается прочь.

Отредактировано James Nordley (2020-03-08 00:56:53)

снаружи начинает накрапывать. вместе с нестройным звуком падающих капель до слуха доносится жалобное блеяние. отец вспоминает, что ллойд всё ещё бродит по двору, и делает в уме заметку не забыть завести беднягу в загон, чтобы не промок. демон, не демон — а в сырости неприятно.

проходит лишь пара секунд и хьюго, как водится, не заставляет себя ждать.

неисправный гермозатвор в преддверии бездонного дерьмоханилища срывает с петель и едкая вонючая масса тут же устремляется вперёд, задорно журча на поворотах. он остаётся себе верен — извращает сказанное, путается в показаниях, приплетает всё, что под руку попадётся и противоречит сам себе, лишь бы нагнать пущего эффекта. отец предусмотрительно делает пару шагов в сторону, чтобы волна фекалий благополучно пронеслась мимо. в общении с сыном без профессионального навыка лавирования никуда. разумеется, великолепное умение обвинять в своих бедах кого угодно здорово облегчает жизнь, но вдобавок намертво приваривает ко лбу нет, не ярлык, а целое светодиодное табло, на котором хаотично мигающие огоньки то и дело дружно собираются в лестный вердикт «истеричка». окажись на месте хьюго кто-нибудь другой, ему бы уже пришлось вести полемику с обратной стороны входной двери, ибо, честное слово, нехуй загрязнять локальную атмосферу своим бессмысленным выхлопом.

каждый. грёбаный. раз.

— сын. алло.

хьюго лихорадочно роется в карманах, джеймс наблюдает за ним с участием, граничащим со сдержанной неприязнью. несмотря на отягощённый анамнез, он отказывается верить, что детёныш и поныне страдает от птср. страдает так увлечённо, так самоотверженно, что вера в истинность этих страданий улетучивается с каждой минутой и каждой новой истерикой. финальный аргумент оказывается столь абсурден, что отец, более не в силах терпеть это дерьмо, возводит глаза к потолку, роняет лицо в руки и издаёт сдавленный смешок.

— да, хьюго, ты прав. мне ничего от тебя не надо. регулярно перечисляю, что именно, кстати, вот буквально сейчас, но раз уж ты говоришь «ничего», будь по-твоему.

он смотрит на сына с явно читающимся «ебать, ты шутник» и испытывает жесточайшее желание пиздить его ногами, прижимать к себе и жалеть, а затем снова пиздить — порядок произвольный. увы, ни первое, ни второе делу не помогут, равно как и любая из их возможных комбинаций. хьюго — педагогическая загадка, которая реагирует и на кнут, и на пряник в одинаковой степени безобразно.

— тебе не кажется... — джеймс забирает со стола многострадальную бутылку, попутно взглянув, не осталась ли на нём вмятина, и аккуратно убирает её обратно в бар.
— что ты... — он буднично вытирает расплескавшийся подле стакана ром и выбрасывает салфетку, после чего швартуется поблизости, сложив руки на груди.
— как бы сказать... заблуждаешься?

заметное похолодание тона не предвещает ничего хорошего, но отец вновь демонстрирует чудеса выдержки, удержавшись от ора в ответ. не без труда.

— что тебе положено, так это пользоваться возможностями не только, чтобы зарываться мордой в порошок, — он кивает на мелькнувший было пакетик, — нехер давить на жалость. и да, насчёт ничтожеств, прости, я сказал сгоряча. я повидал их достаточно, уж поверь, не твоя братия, как бы ты не стремился убедить в этом всех и каждого.

некоторое время они смотрят друг на друга молча и джеймс устало констатирует, что сын вовсе не успокоился, он просто ненадолго подвис, чтобы тут же разразиться очередной буйной тирадой. типикал. вновь признав бессмысленность своей благонамеренной затеи, он поднимает руки в примирительном жесте:

— ладно.

...и выходит из гостиной, припомнив о мытарствах брата нашего меньшего на промозглом мартовском ветру. снаружи мерзко до невозможности. чёрная скотина в тёмном дворе маскируется похлеще группы партизан на вражеской территории и джеймс напряжённо всматривается в бурно растущий кустарник по периметру, силясь разглядеть в нём очертания брыкливой шерстяной кучи. было бы неплохо застать хьюго с утра, пока тот не слился по-тихому — думает он, — чтобы попробовать подступиться снова. упорства отцу не занимать и наряду с поистине бесконечным ресурсом родительской тревоги этот с виду напрасный процесс подтачивания камня, не смотря ни на что, имеет шансы на успех. хьюго попросту некуда деваться. привычный образ жизни требует больших затрат и отсутствия обязательств, во внешнем мире такое даром не достаётся. забить хер и отпустить восвояси — решительно не вариант. сын заслуживает куда большего, нежели чем глупо кануть в никуда, не сумев себя побороть.

позади хлопает входная дверь. джеймс устало прикрывает глаза и оборачивается на звук. надо полагать, у хьюго ещё имеются аргументы — один другого пизже, само собой. отец замечает ллойда застрявшим в колючем терновнике и не спеша отправляется на помощь.

Отредактировано James Nordley (2020-03-15 01:27:39)

каждое слово падает на сырую землю полутонной авиабомбой безысходности. патрон детонирует, высвобождая фосфор. вязкая огнесмесь, состоящая из отрицания и гнева, мигом вспыхивает и сжигает всё к чёртовой матери на тысяче градусов цельсия, оставляя после себя лишь оплавленные куски без возможности опознания. опережая все сознательные реакции, первым на тлеющую пустошь вступает страх. вслед за ним, немного погодя, поднимает голову и ярость. хьюго откровенно рад своей абсурдной, катастрофически тупой выходке, и ничуть не менее — тому, что, наконец, донёс этот факт до сведения отца. предсказуемо, неизбежно и, всё же, врасплох.

радиоэфир передаёт белый шум. сводки о потерях задерживаются.

джеймс медленно оборачивается, придав ллойду небольшое ускорение в сторону загона, отряхивает руки и замирает на расстоянии нескольких метров, не находя в себе сил пробиться сквозь внезапный паралич всех органов и систем. разумеется, иначе быть не могло. рано или поздно, употребив ту или иную комбинацию веществ и достигнув нужной степени отчаяния, веселья, скуки — не важно, хьюго бы спиздел кому-нибудь невзначай о причудливых сценах на золотом прииске, которые он имел счастье наблюдать в подвале отцовского дома. о сценах, в которых он когда-то участвовал сам, пока не променял реальный шанс достичь истинного величия на ёбаную страну чудес мефедрона. интересно, сообщил ли хьюго своему загадочному хорошему другу и об этом тоже, или же счёл достаточным подставить лишь своего отца.

сознание фильтрует весь лишний вербальный мусор, который составляет девяносто процентов типичной реплики хьюго и устремляет внимание лишь к одному — их существование под угрозой. с голодной инквизицией на расстоянии нескольких десятков километров и с каждой новой казнью параноидальная боязнь раскрытия оправдывает себя сполна и позволяет успешно вести работу без лишнего внимания, покуда не появляется блядская неопределённая переменная, которая так и рвётся поделиться на ноль. чёртов суицидальный лемминг в лице сына грозит опрокинуть с обрыва всю свою семью, и, в то время как личная угроза воспринимается лишь пароксизмом страха гибели, одна лишь мысль о том, что эта опрометчивая ебанина может зацепить и эрин, вызывает бешеную волну четыреждыблядской ярости.

внутри распускаются завязи буйно цветущей мании преследования. весна в этом году наступит раньше.

тупой ты, блядь, огрызок человека — думает джеймс, медленно приближаясь к хьюго с абсолютно каменным лицом, мигом растеряв всю свою жалость и сострадание к порокам сына перед лицом реальной опасности. в эфир, наконец, пробивается сводка о том, что человеческих потерь не случилось, но нервных клеток перебито с лихвой. отец останавливается в полуметре, поднимает голову и мерит хьюго взглядом сверху вниз, щедро окатывая его кристально чистым презрением без посторонних примесей.

— я понимаю, что вопрос «зачем» в твоём случае не стоит, — он выдаёт по слову за раз, негромко, но предельно едко, — ведь для этого нужно думать, а у тебя с этим беда. сожалею, но твоего хорошего друга вскоре не станет, уж поверь, мне не составит труда его найти.

он смотрит на хьюго долго и с отвращением, приоскалившись, после чего разочарованно качает головой и ставит точку, не видя смысла устраивать сцену — сделанного не воротишь:

— видимо, друг не самый ценный, раз ты с такой лёгкостью подписал ему приговор.

— идиот.

джеймс сплёвывает на землю и уходит в сторону заднего двора, машинально нащупывая в кармане джинс помятые сигареты.

в девяносто четвёртом с ним было куда проще. несмотря на безденежье, тотальный недосып и твёрдое непонимание того, зачем оно, собственно, нужно. невнятное «оно» — слабый и недоношенный детёныш, случившийся по ошибке. болезненный, беспокойный, крикливый и требовательный, впрочем, как и сейчас. однако, если двадцать шесть лет назад эти черты обуславливал лишь набор физиологических характеристик, ныне быть невыносимым говнюком было сознательным выбором хьюго. джеймс вздохнул и затянулся вновь. тьма, тишина и прохлада погасили ярость, но от намерений не избавили. отнестись к услышанному легкомысленно и понадеяться, что приятель хьюго — такая же отбитая единица, вариант заманчивый, но недопустимый, и потому отыскать его всё же придётся, причём отнюдь не с божьей помощью. далее — как повезёт. перспектива у друга была незавидная, лишиться памяти или жизни. сопутствующий ущерб, потери среди гражданских. обычный день демонолога, ничего сверхъестественного.

он окинул взглядом тёмный, густо заросший кустарником двор — тот едва начал пробуждаться от зимней спячки, но до первых побегов было ещё далеко. гадкая транзитная пора между сезонами вызывала стойкое желание добровольно укрыться в стенах дома и не показываться до мая, намертво углубившись в практики, которые требовали оттачивания, однако что-то подсказывало, что при текущем раскладе сделать этого не удастся. хьюго всякий раз обрушивался на голову, словно пустынный самум, обдавая нестерпимой жарой и плотно забивая раскалённым песком всё, что встретится на пути. едва ли намеренно — нет, из горечи и неустроенности, отсутствия опоры под ногами и личных проблем, которыми он, разумеется, делиться не собирался. мимолётная мысль о том, что новоявленный смертник — незадачливый товарищ, мог быть единственным в своём роде, в один момент прострелила голову малым калибром, заставив джеймса поморщиться от боли. нежданная моральная дилемма грозила стать ещё тяжелее.

он потушил сигарету, шумно выдохнул и повернул обратно к дому, внутренне надеясь, что хьюго уже успел удалиться в свой угол и забыться химическим полуобмороком, и потому не станет продолжать напрасную истерику. мимолётный взгляд на экран — двадцать три минуты первого. «ты в порядке?», отправленное эрин четыре дня назад по-прежнему не прочитано.

гостиную освещает лишь медленно затихающий огонь в камине, слабые языки дают неясные тени на низкий потолок и стены, сплошь уставленные книгами. по мере приближения красноватые отблески выхватывают из полумрака очертания распростёртого тела. джеймс невольно останавливается на полушаге, застигнутый внезапной оторопью и тратит несколько секунд, чтобы обработать визуальный образ. первая мысль — пьяный обморок. предсказуемое и, увы, привычное явление. очередной аргумент в пользу того, что пришло время подыскать отпрыску хорошую клинику. он устало морщится, вздыхает и подходит ближе.

— хьюго?

с хьюго всегда что-то не так, но нынешнее не так отдаёт болезненностью на уровне инстинктов. искусственное забытье не раз настигало его в самых причудливых местах и позах, однако столь безапелляционного отключения отец, пожалуй, ещё не наблюдал. он всматривается в безжизненное лицо, опустившись на колени подле и ощущает первый укол паники. где-то в отдалении начинает отзываться нарастающее крещендо громовых раскатов — не то в голове, не то наяву. он дышит слишком тихо. слишком, слишком. чёрт возьми, да дышит ли он вообще? полуприкрытые глаза и рот, тонкая струйка слюны и полное отсутствие движений — зловещий атмосферный треск раздаётся едва ли не за спиной, преодолев отрезок рефлекторного отрицания в один миг. джеймс склоняется над телом сына, силясь уловить дыхание — слабое, прерывистое, хоть какое-нибудь, но тщетно. рваные края абсолютно чёрной пропасти где-то под сердцем расходятся в стороны глубокими трещинами, пуская в кровь ядовитый концентрат из адреналина и липкого ужаса.

— хьюго?

ещё две секунды — пальцы не находят биения пульса, в груди обретается полная тишина. несмотря на тёплые блики огня, хьюго бледен как никогда в жизни. джеймс отталкивает в сторону низкий столик и подтаскивает сына на ровный пол, тридцать мощных нажатий и перерыв на вдох — из приоткрытого рта не слышно ни звука. мгновения цепляются одно за другое, складываются в минуты и исчезают в чёрной временной пропасти, приближая вынесение приговора. грубая звуковая волна очередного раската едва не сбивает с ног, разом лишая самообладания. по лицу стекают капли пота, в голове предательски пусто. напрасно. он старается напрасно. положенные меры приносят абсолютный ноль результата. нужно предпринять что-то ещё. должно быть что-то ещё. джеймс хватает с пола выпавший телефон и набирает экстренный номер одной рукой, не снимая другую с груди сына. он выжидает лишь полтора гудка и сбрасывает звонок, осознав неизбежное — двадцать минут дороги до ближайшей больницы на въезде в эдинбург. двадцать минут пустого ожидания, если поблизости не окажется свободной бригады. пятнадцать — если везти самому. без дыхания, без пульса, мёртвого. он переводит взгляд с экрана на тело, затем обратно, откладывает телефон и сжимает лицо рукой, с размаху влетая в невесть откуда взявшуюся мысль о том, что есть и другой, более оправданный способ. дождаться помощи извне в виде констатации смерти или взять ситуацию в свои руки? сознание отчаянно сбоит под звуками невидимого метронома и самое важное решение в жизни принимается за секунду без оглядки на здравый смысл.

—

древняя каменная кладка подрагивает под волнами едва различимой ряби — барьер между реальностью и изнанкой в логове истощён донельзя и привычным образом выдаёт многообразие случайных эффектов, но джеймс не обращает на них внимание. давняя привычка обновлять магический круг для нового ритуала сразу же после проведения старого, наконец, оправдывает себя, сокращая время на подготовку призыва. уложив хьюго чуть поодаль, отец выводит на полу нехитрую сигиллу с упорством безумца, изредка сверяясь с раскрытой книгой. понятие времени отходит на второй план, уступив место бесконечным линиям и знакам. гулкий каменный мешок постепенно заполняется плотным дымом густо тлеющего чернокорня и колодной травы. он стелется по ледяному полу, облизывая неподвижное тело сына. в мозгу бесконечно проигрывается единственное «успеть».

крупные капли крови ложатся на печать небрежным росчерком, джеймс отбрасывает нож в сторону, несколько раз сжимает кулак и дублирует ряд символов тёмно-красным. в дымном полумраке словно бы из ниоткуда появляются случайные искры и потрескивания, освещая мрачное пространство маленькими сполохами света. времени нет. нет самообладания, уверенности и должной подготовки. как нет и выбора. закончив с печатью, джеймс склоняется над хьюго, вновь всматривается в лицо и легонько встряхивает его за плечи.

— выживи.

он замирает на пару коротких мгновений, целует сына в лоб и тяжело поднимается на ноги внутри круга. к третьей озвученной формуле голос, наконец, обретает достаточную твёрдость, хоть и подрагивает от кошмарного напряжения. электрический треск вокруг усиливается, перерастая в оглушительный шум, плотная белёсая пелена закручивается вихрями. к удушающе тяжёлому запаху трав примешивается озон. похоже, гроза из собственной головы перекочевала наружу. четвёртая формула намертво наживо связывает хьюго с демоном — откровенно слабоватым, не лучшим помощником, но относительно простым в призыве. спустя секунды треск становится нестерпим, он продирается внутрь сквозь кости и мясо, раскрывая старые раны и заставляя их кровоточить. джеймс едва стоит на ногах от смертельной слабости, но успевает запечатать призыв, прежде чем падает на колени.

— сатурн!

свет и звук исчезают, внутри остаётся лишь стихающий шум собственной крови, бегущей по сосудам. время не вернётся вплоть до ухода из этих стен. выплыв из полубредового забытья в какой-то момент несуществующего понятия, отец обнаруживает себя лежащим на полу рядом с хьюго. он нащупывает его руку в полной, беспросветной темноте и вновь проваливается в чёрное забытье.

бессилие отсекает любые импульсы. летаргический сон растягивается на годы.

едва сумев ухватить призрачный край сознания, джеймс лежит недвижно, не выпуская руки и бездумно вглядываясь в ничто. он чувствует себя погребённым заживо. абсолютная тишина сдавливает голову тисками, словно в безэховой камере. за этим занятием проходит ещё одна вечность.

насильственное небытие оканчивается лишь когда совсем неподалёку раздаётся глубокий гортанный клёкот.