с появлением сатурна и сам дом, и его немногочисленные жители будто бы вдохнули — болезненно, прерывисто — но выдохнуть уже не смогли. напряжение внутри многовековых стен, которые отродясь такого дерьма не видали, ощущалось чутьём, костями, кожей и на подкорке — ни одним вольтметром не измеришь. не влезай, говорит, убьёт. каждый день был щедр на десяток-другой новых, чудесных открытий из бесконечного списка «как устроить кожаным ублюдкам моральный геноцид», с которым сатурн, по всей видимости, сверялся прилежно и с особым рвением. пункт тридцать седьмой: будьте непредсказуемы. пункт пятидесятый: сделайте так, чтобы жизнь без вас не имела смысла. пункт семьдесят второй: не позволяйте ему расслабиться. возможно, в абстрактные руки сатурна попало пособие для юных стерв. так или иначе, в тактике психологического изматывания он разбирался отменно. с хьюго всегда было непросто, но с хьюго в неразрывной связке с демоном стало почти что невыносимо. десятилетия практики сводили на нет любое удивление выходками подселенца, сколь бы  жестокими или абсурдными они не были, но всякий раз, наблюдая их со стороны собственного, родного сына, джеймс будто бы лишался опоры под ногами.

он утонул в тихом отчаянии. он чувствовал себя беспомощным.

надежда на то, что дальше будет лучше, бесцеремонно плюнула ему в лицо и тут же разложилась на цветистую гниль и подтухшую сукровицу. на синильную кислоту и ртуть. на бессилие и неприятие со случайными проблесками полубезумного счастья — и всё же, хьюго сумел выжить. вопреки сатурну и благодаря ему. правда, как оказалось, за первой финишной лентой после изматывающей гонки их коварно поджидал целый грёбаный бассейн отменного, свежайшего дерьма — вместо свистка удар церковного колокола. заплыв стартовал. спасательных средств не предусмотрено — греби, сука, как хочешь.

страницы невесть какого по счёту манускрипта лениво расплывались перед глазами. усиленно продираться сквозь особо хитровыебанную латынь становилось всё труднее — смысл прочитанного ускользал, стоило только перевести глаза. джеймс чуть нахмурился и ударил по слегка левитирующему столу раскрытой ладонью, не отрывая взгляда от пляшущих строк, вынудив своевольную мебель встать на прежнее место. логово непрерывно лихорадило мелкими назойливыми аномалиями — по десятке на каждую очередную попытку что-нибудь выяснить или предпринять. на этот раз, без объекта в поле зрения — отец уже не решался трогать сатурна, пускай тот и знал, что в этом доме его не жалуют и явно затевают какое-то злодейство, и оттого был особенно усерден.

мёртвые птицы. разбитые стёкла. утробный рёв и вой на болотах. чудеса человеческой гибкости в исполнении полубессознательного хьюго. сейсмическая дрожь. агрессия. кровь в канализации. последнее, к слову, было уж слишком дешёвым трюком.

где-то сверху хлопнула дверь. до слуха донёсся неясный звук, словно упало что-то тяжёлое — или джеймсу лишь показалось. он отупел от непрерывной депривации всех чувств и постоянного режима полной боеготовности и поэтому чаще всего, в отсутствии сына, пребывал в энергосберегающем оцепенении — электричеством обеспечивается только мозг, возможны частые перебои на подстанции. было бы славно, если бы сатурн не упаковал хьюго меж потолочных балок — в очередной раз, молча, часа на полтора, с широко распахнутыми глазами в ожидании запоздалого зрителя. джеймс насилу отвёл взгляд от текста, тяжело поднялся на ноги и направился на выход, ненароком ощутив невесть какой по счёту укол инстинктивного страха. он знал, что всерьёз эта тварь сына не покалечит, но вариации возможных развлечений с его болезной тушкой заставляли отца буквально хвататься за голову.

прихожая встретила живописной россыпью вязких тёмно-бордовых капель на обоях. в дверном проёме угадывались очертания тела, отчасти живого, неподалёку обнаружилось и второе. чуть наивное «какого хуя» так и повисло в воздухе — джеймс налетел на знакомый взгляд бездны и осёкся, осторожно ступая ближе. взывать к умеренности в отсутствии хьюго было попросту бесполезно — сатурн превращал любой конструктивный разговор в нерафинированный бред и всегда оставался при своём, а если и уступал, то лишь для виду. страдания невесть откуда взявшихся незнакомцев, немилосердно недобитых ёбаным террористом от мира хтони, заставили отца скептически поморщиться — нужно поставить на ворота и дверь родительский контроль — и мысленно прикинуть, сколько ещё времени уйдёт на избавление от трупов. будущих трупов. заступаться за них было столь же перспективно, как выдирать добычу из удушающей хватки питона — попробовать можно, но зачем? да и что прикажете с ними делать?

джеймс аккуратно переступил через женское тело и слегка поддел носком ботинка уголок окровавленной библии. боже, какая ирония. сдавленные полувскрики и неуклюжие подёргивания в сторону порога не прибавляли горе-проповедникам шансов на спасение, не-а. сатурн мог запросто вскрыть их по швам, даже не прикоснувшись, и любая попытка спастись вызывала так-себе-жалость, а в основном лишь грубое безразличие. о судьбе непрошеных гостей джеймсу было откровенно по-е-бать. он уселся на лестницу на второй этаж и прислонился головой к перилам:

— не обращай на меня внимание, продолжай. только будь добр, не показывай это хьюго.

фальшивое спокойствие скрывало за собой нарастающую панику — сатурн открыл для себя новое развлечение с участием человеческих жертв. хьюго был совсем, совсем не в том моральном состоянии, чтобы делить с ним подобные забавы. не найдя иных вариантов, отец решил дождаться конца представления, пристально следя за поведением злобного гада, чтобы не пропустить момент смены личностей и вовремя загасить всех.

— ты не стесняйся, только потолок мне не испачкай.

среди множества качеств сатурна одно прослеживалось с завидным постоянством — он любил торговаться и получать что-нибудь вкусное в ответ. дай устроить локальный филиал сумасшедшего дома и хьюго почувствует себя лучше. дай вдоволь наиграться с иллюзиями и он пробудет собой чуть дольше. стоило бы прикинуть, какой счёт ему выставить за двойное убийство с особой жестокостью. джеймс прищурился и скользнул взглядом по фигуре сына. его выдавали лишь побелевшие костяшки пальцев, крепко вцепившихся в дерево.

спустя считанные минуты самообладание стекает с лица как неудачно наложенный грим. сатурн решительно отказывается от аперитива и сразу же переходит к entrée — в меню сегодня фьюжн, подача авторская — каре бедренной кости с сальсой из содержимого желудков [паразиты от религии выбирают френч-доги с заправки теско], слегка ферментированной печенью, чуть припущенными сухожилиями и потофё из требухи под соусом из свежей, горячей крови. он расправляется с угощением быстро и бесцеремонно, поспешно. «дорвался», думает джеймс, наблюдая за процессом с лёгким отвращением. он слабо морщится в ответ на особенно звонкий хруст и бурление в глотках и шумно прогоняет из лёгких тошнотворный тяжёлый запах одним продолжительным выдохом. чем бы дитя не тешилось, лишь бы хьюго не включало.

блядь.

вместо дижестива происходит ритуальное омовение. отец прикрывает глаза и медленно потирает бороду, взывая к внутренним резервам терпения самой высокой концентрации с добавлением похуизма, но ёмкость оказывается практически пуста — на дне показывается издевательская надпись «твой сын — чудовище из-за тебя, сука безразличная». лицевые мышцы коротит болевой импульс, сатурн теряет интерес к своим объедкам и неизбежно переключается на главный раздражающий фактор — джеймс на мгновение теряется между демоном и сыном, законным неприятием и неистребимой связью на всех уровнях его существа.

сознание по привычке услужливо даёт случайную вспышку родом из circa девяносто восьмого в самый неподходящий момент: хьюго изумлённо смотрит на воздушный змей и указывает в небо пальцем. глаза у змея авторские, безнадёжно кривые и косые, но выведены старательно. взгляд хьюго чистый, открытый, без оговорок, прежний ярко-голубой давно сменился неописуемой глубины тёмно-серым с неуверенными проблесками зелени — нынешний кромешно-чёрный грубо кромсает память и извращает черты, словно неизлечимая болезнь, смертельный недуг, старательно культивированный в лаборатории родственных чувств в питательной среде из себялюбия, отрицания и гедонизма. джеймс отвлекается в полу-гипнотическом личном кошмаре. сатурн, кажется, делает щелчок.

— нет.

подонок успевает продемонстрировать хьюго свои-его успехи буквально за считанные секунды — или отцу только видится — и возвращается вновь. внутри что-то обрывается в ёбаную бездонную пропасть. демон устраивается у ног, цепляясь за джеймса хищной хваткой. в голове лихорадочно мечутся варианты аварийной эвакуации никчёмных остатков самообладания сына — упечь сатурна в насильственную гибернацию и убедить, что вся эта кровь просто приснилась. перебить уроду его метафизическое естество хорошенько отточенной формулой, убрать бардак и переписать память хьюго чужим вмешательством, рискуя ещё сильнее. указать проклятой хтони на её законное место под толстой подошвой ботинка и сделать вид, что ничего не было. решения одно охуительнее другого. десятилетия практики who?

оказывается, мастерство, помноженное на отцовство даёт эффект, угрожающе близкий к нулю.

извращённый родной-чужой голос впивается в нервы клеммами, сатурн любезно пускает по сети электрический ток. температура даёт разовый скачок до ста тридцати по цельсию. джеймс вспоминает — просто выключить не удастся. досыта наевшись аварийными откатами системы в каждой мало-мальски угрожающей ситуации, демон предсказуемо гарантировал тотальный пиздец при следующем же неуважительном обращении с его необычайно тонкой натурой. джеймс был склонен ему верить. руки окрашиваются в тягучий тёмно-красный. он кладёт руку сатурну на плечо и с силой притягивает его ближе:

— раз ты, сука, не понял, я повторю: ещё одна выходка в его сторону и я найду способ сделать тебе очень больно. не знаю, как, но найду.

тихие, едкие слова падают сквозь плотный оскал прямо ему на ухо. взгляд мечется в полумраке в поисках якоря, но не находит ничего, кроме развороченных тел.

прогулка по стеклу смещается в сторону полузаброшенной, пустой, облезлой промзоны на упадочной окраине ущербных взаимоотношений. турбины электростанций сожраны коррозией подчистую, дымовые трубы осыпались обломками кирпичей, по развалинам рыщут тощие бездомные псы с грязными мордами. условная жизнь ещё теплится в редких участках ответной привязанности — вынужденной — там, куда не дотянулось токсичное пятно обиды хьюго размером приблизительно с его жизнь, переливчатое, как бензин. сатурн говорит шелестом сонма крыльев поверх голоса, заставляя сжимать зубы в безмолвной пытке. сатурн участливо подносит к пятну зажжённую зажигалку с рисунком черепа и костей. сатурн запускает паралич отчаяния одной своей репликой, жестом, взглядом — не изменяет своим обычаям. джеймс упрямо скалится в ответ, цепляясь за острые края чувства, для которого понятие «любовь» оказывается смехотворно простым.

сын его не касается, касается только тварь. сатурн отпускает щедрую подачку тактильной близости — за ней первобытная злоба дикой бездны и больше ничего. не слышно ни остаточных конвульсий тел каких-то случайных людей, ни звуков за пределами каменной клетки, только шум собственной крови в ушах и чужое самодовольство в виде нехитрой вербальной формулы. сатурн знает, что прав. сатурн действительно прав в каждом произнесённом им слове. научился складно болтать, подлец потусторонний.

голодная свора бежит почти что вровень, но искусственно индуцированный белый шум помогает не поддаться на нежную провокацию и не ёбнуть напалмом так, чтобы расхлёбывать пришлось уже хьюго. снова. опять. кое-что в этой семье не меняется с самого конца девяностых. вина уничтожает до расщепления атомных связей и разрыва на уровне базовых элементов. мёртвый поцелуй сменяется улыбкой, она пробирает до костного мозга — псы уже учуяли, что им есть, чем поживиться на бесплодных пустошах. зависая в паре шагов от пропасти, отец медлит с приказом те самые две или три секунды, во время которых сатурн решает уступить хьюго своё место на авансцене — на этот раз сомнений нет.

тьма уходит густым водоворотом, в нём проскальзывают крупные трупы акрид. вялый стрекот знаменует очередную гибель — до встречи в новом воскрешении. хьюго полуслепо ощупывает пространство и недоумевает невесть откуда взявшейся близости, а после восстанавливает произошедшее по кричащим деталям любимой дзен-мозаики сатурна — цвет только один, углеродные нанотрубки, абсолютный, безупречный вантаблэк. силки цепляют его за шею и подвешивают к потолку непутёвой лёгкой добычей. джеймс смотрит с бессильной яростью родителя, уведшего детёныша своей удобной, привычной, исхоженной тропкой прямиком в холодную и тонкую металлическую петлю.

сын пачкается в крови и оседает у стены в приступе немого ужаса. сатурн слишком часто оставляет ему совершенно ебанутые последствия для примирения с, но нынешняя феерия оказывается вне всякой конкуренции. стоило ему запретить? стоило вмешаться? стоило добить их самому? стоило что?

джеймс сбросил с себя паралич, дёрнулся с места и тяжело упал на колени перед хьюго, сделав лишь пару шагов. обильно натёкшая кровь стояла на полу как вода, старое дерево не спешило впитывать её в свои вощёные волокна — хаотичные разводы были в точности, что картины эрин, давно брошенные ею и запертые на чердаке их общего дома. он взял лицо хьюго в свои ладони и мигом поймал его взгляд.

— это не ты, слышишь? хьюго? послушай меня, это не ты.

голос полон болезненной уверенности, главное — убедить, заставить хоть сколько-нибудь поверить в первоочерёдность чужой вины. сперва отца, после сатурна — вины хьюго в этой расправе не было вовсе, да только он, по видимости, был не очень-то склонен считать себя не при чём.

— вы с ним не одно и то же. ты не виноват, это он. это только я и он. ты ни в чём не виноват, ни сейчас, ни раньше, никогда, слышишь? прости меня. ты не виноват.

сбивчивый поток сомнительной риторики сносит на крутом вираже — отказ ведущей системы самообладания, ход продолжится на резервной. горячая мольба с отчётливыми вкраплениями плохо скрываемой истерики тонет в сбитом дыхании обоих, ритуальный тёмно-вишнёвый пятнает руки и лица, безнадёжно больная надежда бьётся в череп изнутри, вымещая и разум, и хладнокровие, и жалкие остатки уверенности.

Отредактировано James Nordley (2020-06-06 20:14:17)

касание обугливает кожу как раскалённое тавро, сатурн со знанием дела вгрызается зубами в самую суть и выдирает её с рваными волокнами мышц и белёсыми полостями жил, перемалывает и выплёвывает, он действует руками хьюго — каждое его судорожное касание оставляет клеймо — ты обманул, ты бросил, ты забыл, тебе, блядь, было всё равно. нутро изрезано колючей проволокой, она давно пробила фасции и глубоко впилась в нежное сплетение органов и сосудов — полости заполняются кровью на каждом вдохе, но джеймс знает, что страдания хьюго сильнее — он делит с тьмой собственное я.

упрёк выбивает из лёгких последний воздух как встречная фура на ночной трассе, после столкновения на ста восьмидесяти километрах в час не остаётся даже фрагментов, только рваная тёмная полоса с ошмётками требухи и беспорядочными осколками трубчатых костей, и грязная мешанина на полу-стёртых протекторах. отец не смеет отстраняться, лишь закрывает глаза рукой, давит пальцами так, что те рискуют провалиться внутрь, оставив его в черноте навсегда. спорное искупление, смехотворная жертва чудовищному конгломерату из вины, отрицания и боли, раздирающей на куски. сатурн не давится, он делает благое дело, служит катализатором неизбежному с одной лишь ремаркой — для раскаяния не требовалось отправлять хьюго на тот свет. весь остальной процент человечества обходится словами. джеймсу кажется, что он тонет в кровавом полу, захлёбываясь чужой лейкоцитарной формулой.

когда твой ребёнок говорит, что заслужил смерти, правильных слов уже не найти.

— хьюго, — ржавое лезвие рубит реплику где-то в глотке, он осекается и гнётся ещё сильнее, едва ли не касаясь лбом плеча, — прошу тебя, — новый удар отсекает волю у самого основания, — не говори так.

прежняя бравада извивается, как отрубленная конечность рептилии. ему бы искренне хотелось умереть, если бы это помогло. не исчезнуть снова, не оставить всё на откуп матери, посторонним людям, случайным жертвам, стюарту, но выторговать у твари нормальную жизнь для хьюго, если бы твари можно было доверять. выйти за грань добровольно и подвергнуть себя вивисекции, если бы в этом был смысл. избавить их с поллоком от своего гнетущего присутствия и забрать с собой всё непостижимое скопление ошибок и их последствий, очистить им обычный человеческий путь.

когда эрин убила их нерождённого ребёнка и ушла, половина жизни рассыпалась багровым стеклянным крошевом с липкими подсохшими разводами. когда хьюго умер дважды и воскрес неизвестной науке химерой, рухнула и вторая её часть. джеймс наспех собрал её обратно, изрезав руки лохмотьями, но нелепая конструкция на проверку оказалась ещё более неустойчивой, чем выглядела. колотое стекло отражает реальность искажёнными кусками — на деле хьюго не стало легче. он прав. все решения кажутся нелепыми и напрасными. за исключением одного.

сдохнуть. сдохнуть. почему ты не дал мне сдохнуть.

это невозможно. он не может говорить так о себе. память о хьюго, недвижно лежащем на полу гостиной в мягком свете огня и последующем мраке бьёт пулей сквозь череп, сносит пол-челюсти и глаз, оставив на месте ладно скроенных черт одни зияющие дыры и перебитые костные скопления. как у жертв первой мировой. калейдоскоп из тысяч изуродованных лиц, и он среди них — страшнее всех.

— я не мог, я же люблю тебя, хьюго, что ты?.. — голос ныряет в сдавленный шёпот, — прости меня. прости.

он крепко держит сына в своих руках, механически поглаживая его взъерошенный затылок, не открывает глаз и вздрагивает не в такт — тело лихорадит заплутавшими паническими импульсами — затем целует его в волосы и устремляет невидящий взгляд в стену за его спиной.

— успокойся, хьюго. успокойся. это пройдёт. я с ним справлюсь, я тебе обещаю. я знаю, что ты не можешь мне верить, но, прошу, поверь только в этот единственный раз. всё наладится, я обещаю. потерпи ещё немного.

ловушка захлопывается. сейчас отец видит решение лишь в одном — раз с сатурном становится только хуже, стоит сторговаться с кем-нибудь посильнее и предложить ему что-нибудь посерьёзнее. мысль о том, какого риска и какой непостижимой точности потребует такая сделка, пробивает его холодным ужасом. предельно ясно лишь одно — шагнуть в неизвестность, чтобы обезопасить хьюго было бы логичным окончанием его собственного пути.