— Еба-ать... — говорит Нэнси, когда я заезжаю к ней за своим ноутбуком.

На самом деле она говорит дольше, но преимущественно междометиями. Я отмахиваюсь (это больно), пожимаю плечами (это очень больно) и пытаюсь отшутиться, что не буду ничего комментировать без своего адвоката.
В ответ на это она предлагает вызвать полицию.

— Да ты издеваешься! — Я не собираюсь вестись на детский шантаж, но вот в чем проблема: Нэнси скорее правда сдаст меня копам, чем отдаст ноут без рассказа со всеми подробностями.
— Эй, это горячая линия для женщин, угодивших в тяжелую жизненную ситуацию?
— Дай сюда!
Я выдираю у нее из рук телефон, и мы обе валимся на диван. Нэнси локтем смахивает бутылку колы с журнального столика.
— Моей подруге нужно в шелтер! — вопит эта идиотка. Секунду или две я всерьез подумываю двинуть ей в зубы.
Ну или не всерьез, ладно, но блин.
— Ты все равно даже номер кризисного центра не знаешь, — ворчу, на всякий случай убирая телефон в карман.
С нее станется и загуглить.

Стоит отдать Нэнси должное — при всех своих недостатках (типа полного отсутствия эмпатии и чувства такта) она на удивление хорошо справляется с тем, чтобы держать язык за зубами. Полагаю, что это напрямую связано с ее привычкой заводить пачку парней одновременно и каждому рассказывать, какой он допизды единственный, но, так или иначе, Нэнс умеет хранить чужие секреты не хуже, чем свои собственные.
Иначе хуй бы я ей хоть что-то рассказала вместо того, чтобы полчаса мучительно краснеть, мимикрируя под бордовые диванные подушки.

Остаток вечера — и это стоит записать как еще один бесспорный плюс ей в карму — она со всем энтузиазмом помогает мне составить какое-то подобие резюме. Учитывая полное отсутствие любых навыков, образования и опыта, задачу едва ли можно назвать тривиальной, но на выходе получается почти приемлемо.
По крайней мере, теперь мне есть, что отправлять на рассмотрение, и Нэнси любезно делится со мной закрытой черной водолазкой с высоким горлом.
Нэнси, ты просто чудо.

Всю следующую неделю я мотаюсь по собеседованиям: преимущественно меня зазывают в официантки, но пара предложений перепадает от букинистической лавки и цветочного салона. Второй вариант выглядит отлично — хэй, я совсем не против повозиться с цветами и, чем черт не шутит, выучиться на настоящую флористку, — но потом они озвучивают зарплату и...
В общем, я выбираю книги. Кучу старых, преимущественно дешевых (десять фунтов за коробку) книг, в полном беспорядке сваленных на пыльных полках. Сменщица тратит приблизительно пятнадцать минут, объясняя мне, что где расположено, еще день я учусь обращаться с кассой, и вуаля, «дальше давай как-нибудь самостоятельно».
Отныне у меня есть работа. Настоящая, а не вот эта хрень с переодеваниями в восьмиклассницу на камеру. И меня от нее не тошнит.
Победа? Еще какая.

...окей, кажется, помимо работы, у меня есть еще и аллергия на пыль, с которой я не намерена мириться, припадочно чихая каждые две минуты.
Всю десятичасовую смену, не считая короткого перерыва на обед и десятка еще более коротких перекуров, я перебираю, переставляю, протираю и вычищаю чертовы книги, заодно сортируя их по авторам, тематике и ширине корешка. Записываю в блокнот, что и где поменяла, перемываю полки и чихаю снова.
К вечеру у меня болит натертый бумажными платками нос, макияж стекает вместе со слезами, и я едва осиливаю четверть ассортимента. Может даже пятую часть.
Я больше не боюсь приставных лестниц и начинаю ненавидеть триждыблядскую продуктивность Барбары Картленд.

Шорох за спиной похож на чьи-то легкие шаги, но когда я оборачиваюсь, то никого не замечаю.
Несколько секунд спустя я слышу его же, но за полками с другой стороны. И еще раз, только теперь слева.

— Я могу вам чем-то по... ой, — когда я выглядываю, ожидая увидеть рассеянного покупателя, на меня в ответ пялится девочка лет пяти. Или десяти.
Если честно, я совсем не умею определять возраст детей и вообще стараюсь держаться от них подальше.

— Милая, ты тут одна?
Девочка молча смотрит на меня в ответ и исчезает за стеллажом.
— Эй?.. — только этого мне тут, блядь, и не хватало. Я совершенно не намерена возиться с чужим потерявшимся ребенком, вызывать копов, опять давать тонну показаний и что там еще от меня потребуют. Мой рабочий день кончается через семнадцать минут, а к десяти я планирую очутиться дома и отмыться от пыли.
Мне нахрен не нужны чужие проблемы. Просто... потеряйся где-нибудь в другом месте, хорошо?

— Солнышко, где твоя мама? — минутка бытового сексизма: про отца даже спрашивать не буду. Не удивлюсь, если он свалил еще до твоего рождения.
За стеллажом что-то гулко падает.
Ах ты ж маленькая сволочь!

— Как тебя зовут? — я вздыхаю, глядя на книгу с заломленными страницами. Мерзкий детеныш уже выглядывает с другого конца зала и хихикает.
Еще чуть-чуть, и ты у меня тут дохихикаешься.
— Рози.
— Окей, Рози, давай сейчас отыщем твоих родителей... — и пусть они сами всыпят тебе по полное число, ага. Я сажусь, аккуратно поднимая увесистую книженцию, пытаюсь разгладить страницы и на мгновение замираю.
Дурацкое совпадение, только и всего.

— Рози?.. — когда я поднимаю голову, ее уже нет.
— Рози! — ни в зале, ни за прилавком, ни на почти пустой узкой улице. Я, как идиотка, наворачиваю по магазину еще один полный круг, на всякий случай проверяю подсобку и только потом понимаю, что по-прежнему держу книгу в руках.
Мягкий переплет на ощупь кажется кожаным или, скорее, из кожзама. Ни заглавия, ни автора, вообще ничего: простая однотонная обложка.
Штрих-код я тоже не вижу.
Зато вижу латынь, когда бегло пролистываю страницы.

Ох
ты ж
блядь.

Если я успею выпустить мемуары до того, как меня сожгут, то запишу, что все пошло по пизде в понедельник, шестого апреля.

Двейна теперь почти никогда нет дома; я предоставлена самой себе и измеряю шагами гостиную, пытаясь понять, что мне делать с этим дальше. Я уверена, что видела именно ту Рози. Потеряшку Рози Висконти.
Идея всучить книгу первому попавшемуся инквизитору кажется наиболее рациональной, за одним-единственным «но». Все знают, что такое чертова (простите, Святая) Инквизиция, какие у нее методы ведения диалога, и что бывает с теми, кто пытается объебать католическую церковь.
Я никого не объебывала, но кто мне поверит.

Хэй, ребята, эта книжка сама свалилась на пол — и сразу после такого очаровательного признания меня упакуют в кресло с ремнями. Понятия не имею, есть ли у них на самом деле кресла с ремнями, но отчетливо могу представить, как фигура в черном капюшоне перебирает инструменты, и те звякают, звякают, звякают...

Ну нахер. Этот вариант отметаем.

Я почти не сплю до самого утра и прихожу к выводу, что лучшая тактика в сложившихся обстоятельствах — просто сделать вид, что ничего не случилось, тихонько уволиться, и пусть разбираются без меня. Пойду ассистенткой флористки, за это хотя бы не сжигают. Ноль проблем. Я ничего не видела и не слышала.

Собираясь на свою последнюю смену, я кидаю в сумку контейнер с обедом и...
на самом деле, контейнер просто выпадает из моих рук. Книга, которую я накануне запихала куда-то на самую дальнюю полку и для надежности заставила злоебучими романами Барбары Картленд, лежит внутри.
И выглядит очень издевательски.

Я закрываю глаза и считаю до трех. На счет четыре она все еще находится на том же месте.
У меня. В моей сумке.
Господи, мне пиздец. Как я могла ее туда положить?!

Этого я Инквизиции уже точно не объясню. При самом удачном раскладе я должна была вызвать их, едва только увидела пару схематичных сигилл на пожелтевших страницах.
Вместо этого я утащила блядскую книгу домой и даже не помню, зачем это сделала.

Меня сожгут, а пепел развеют по ветру.
Мамочки.

Мой идеальный вариант покрывается пылью и ржавчиной. Я не могу просто взять и заставить себя поехать с этой сумкой через весь город, рискуя, что меня остановят копы, или еще кто прицепится.
Я боюсь связываться с инквизиторами и боюсь к ней притрагиваться. О том, чтобы вернуть ее обратно и тихонько смыться, можно вообще не говорить, потому что меня бросает в ужас от одной лишь мысли.

Может, она как кукла Анабель, и от нее вообще нельзя избавиться.
Я бы запихнула ее в шредер, чтобы проверить, но боюсь, что она обидится и сожрет меня. Вместо этого я вытряхиваю ее из сумки, прячу в ящик с бельем — по крайней мере, Двейн туда точно не сунется, — и решаю, что подумаю об этом завтра. Ну или хотя бы вечером.
У меня впереди — полная рабочая смена, куча неразобранных нормальных книг и мутная перспектива поехать крышей без регистрации и смс.

(двейн, пожалуйста, купи мне билет из этой страны; я слышала, в чехии бесплатное образование и сравнительно недорого жить)

Я ничего не могу придумать ни вечером, ни ночью, ни в принципе.
Сперва я бездумно чихаю, оттирая стеллажи, потом ворочаюсь до рассвета, потом бесцельно трачу выходной на попытки спрятаться от внешнего мира под одеялом, откуда меня выдирает тревожный телефонный звонок. Заспанная Аманда — та самая, которая, по ощущениям, тысячу лет назад учила меня пользоваться кассой, — спрашивает, не видела ли я...

— Нет, — выпаливаю прежде, чем до меня доходит.
— Тут какой-то чувак утверждает, что видел ее у нас буквально на днях, а в каталоге ничего нет, вот я и... Ты же все там переставляла?
— Нет, слушай, я вообще не в курсе. Точно не видела. Не-а.
В состоянии, близком к панической истерике, я отвратительно лгу, но Аманде, видимо, настолько насрать, что она этого даже не замечает.
— А, ну окей, тогда пойду пошлю его в жопу.

Прежде, чем она кладет трубку, я слышу, как ее голос становится громче, а интонации меняются на звонкие и почти приветливые. Понятия не имею, с кем она разговаривает, но, кажется, у меня вот-вот появятся дополнительные проблемы.

Знаете что?
Хера с два я вернусь на эту работу.

Современная история Золушки: я сваливаю, вместо туфельки оставив на прощание чавкающие от воды джинсы — нет, блядь, ну ты серьезно?.. — и стараюсь не очень громко фыркать, представляя, как Каспар пытается напялить их на каждую девушку в Эдинбурге, потому что нахрен забыл, как я выгляжу.
В последнее я даже готова поверить; он вполне похож на парня, который забывает такие вещи из принципа.

Мне жалко джинсы, но портить сумку я не собираюсь. И оставлять ему возможность сыграть в безразличного «хуле ты все еще здесь делаешь» ублюдка не собираюсь тоже. У меня, вообще-то, есть чувства.
Например, я чувствую, что кто-то здесь вот-вот охуеет, так что предпочитаю оставить эту роль себе.

(кто первый — тот и выиграл, помнишь?)

На самом деле, меня тревожит не только потенциальный удар по самооценке, которая и так переживает не лучшие времена за последние восемнадцать лет.
Я, типа, не знаю, что еще делать. У меня нет достойного плана на случай, если он меня пошлет, и совсем нет идей на случай, если этого не случится.
Мои попытки сокращать социальную дистанцию заканчиваются в тот момент, когда я трезвею.
У меня ни разу не было вторых свиданий, потому что сперва нужно побывать на первых.

Короче, я выбираю паническое бегство, и теперь мне нужны новые джинсы.
Двейн?..
. . .
Ебучий телефон звонит опять.
Wake up, Neo.

Я прячу голову под подушку. Я заматываюсь гусеницей в одеяло. Я разглядываю незнакомый номер и надеюсь, что это приставы — спешат уведомить, что раз уж мне исполнилось восемнадцать, то они переписали на меня все отцовские долги, на которые я буду впахивать следующие тридцать пять лет.

Пожалуйста, пусть это будут приставы.

— А-э-э-эммм... — Но это Каспар.

Клацанье моих зубов можно услышать в Ирландии.
И вот в чем проблема: я не давала ему свой номер. Окей, уточним информацию, я не давала ему свой номер в те моменты, которые я хорошо помню, а их, по здравому размышлению, не так уж много.
Может, это было еще до моего блэкаута.
Может, я что-то упускаю.
Может, он связался с Нэнси, и та...

Да, это было бы вполне в духе Нэнси и ее представлений о дружбе. Я чуть-чуть выдыхаю.

— Вообще, это было бы неплохо, ты сейчас где?.. — За исключением первых нескольких секунд панического брейншторма, идея кажется неплохой. Мне нравятся мои джинсы и я не прочь получить их назад.

Мне нравится и тот факт, что это звучит как удобный предлог для встречи: последняя клетка мозга подсказывает, что Каспар вряд ли принадлежит к числу тех благотворителей, которые не могут спокойно спать, пока не вернут чужое имущество. Я бы даже сказала, что в его стиле было бы запихнуть мои вещи в пакет и сунуть в контейнер с несортируемым мусором, чтобы лишний раз не заморачиваться.
Удивлена ли я?
Определенно.

— Окей, только это в Балерно, — предупреждаю просто на всякий случай, но его и это, кажется, не смущает.
Человек, бл-лядь, синусоида.

Уже потом до меня доходит масштаб катастрофы.
А что, если вернется Двейн (я присваиваю этой катастрофе шесть баллов).
У меня, кажется, бардак в кухне (семь с половиной баллов).
И грязная голова (ДЕСЯТЬ ИЗ ДЕСЯТИ, ПОВТОРЯЮ, ДЕСЯТЬ. ИЗ. ДЕСЯТИ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА).

Слава богу, в этом доме есть фен, а навыки реактивной уборки мной освоены еще с тех времен, когда Нэнси в разгар домашней пьянки получила смс от матери «милая, мы едем».
Тучи в праздничные дни так не разгоняют, как мы тогда — табачный дым.

Итого спустя неполных сорок минут остается лишь одно потенциальное стихийное бедствие, которое способно обрушиться мне на голову.
Ну и еще Каспар.
Я спокойна и твердо настраиваю себя на пятиминутный обмен шмотками и любезностями.
(сам ты дори, дура)
Я прямо-таки образец выдержки и хладнокровия.
Я звоню Нэнси и пять минут без остановки ору ей в трубку, пока она ржет и пытается давать какие-то советы.
Все они влетают мне в правое ухо и вылетают через левое в ту же секунду, как по всей квартире эхом прокатывается дверной звонок.

По крайней мере, я больше не нервничаю из-за книги: кажется, в меня влезает только одна тревожность за раз.

— Хэй. — Вот. Пожалуйста. Я открыла дверь и я уже не знаю, что мне делать дальше.
Пока пауза не успела превратиться во что-то совсем кошмарное, я делаю шаг в сторону и киваю: заходи, че встал.

— Кофе будешь? — В конце концов, он тащился черт знает откуда в Балерно. Это обычная вежливость.

Что-то не так.
Или нет.

Для человека, который приперся в Балерно единственно ради того, чтобы меня увидеть — и не надо затирать мне про джинсы, я все равно не поверю, — он выглядит, мягко говоря...
не особо довольным?

Я ловлю себя на том, что судорожно комкаю край футболки, и засовываю руки в карманы. Иду следом за ним на кухню, все еще пытаясь отделаться от ощущения, будто где-то накосячила. Угрюмое молчание Каспара ужасно нервирует — никогда такого не было, и вот опять.

Несколько минут мы словно соревнуемся в том, кто дольше продержится, не проронив ни слова. Я сдерживаюсь, чтобы не грохнуть туркой по плите; осторожно вытаскиваю чашки, которыми хочется запустить ему в голову; решаю не уточнять про молоко и сахар.
Еще чуть-чуть, и я поверю, что он приехал просто поссориться. Оставить за собой последнее слово и отыграться за то, что я в тот раз свалила без долгих прощаний.

Это звучит глупо, но, если честно, вполне похоже на Каспара.
Ну и отлично. Замечательно. Пре-вос-ход-но. Проделать такую дорогу просто ради тупого скандала — его право; кто я такая, чтобы мешать ему тешить остатки самолюбия.

Вместо этого он спрашивает меня про работу.
На этот раз мне хотя бы удается не облиться, но еще чуть-чуть, и кофе пойдет не в то горло.
— Что?

Клянусь, еще секунда, и я выплесну остатки ему прямо в рожу.
Пальцы намертво сжимаются на чашке. Я делаю медленный вдох, думая только о том, как же я его, блядь, ненавижу.

— Теперь ты меня сталкеришь?! — Бесполезно делать вид, что я не испугана, но любую защиту можно без труда перевести в нападение.
Окей, вопрос, зачем он сюда притащился, снят. Теперь мне нужно понять, что делать с этим дальше, и праведное возмущение позволяет выиграть несколько секунд, чтобы подумать.
Желательно не скатываться в панически повторяющееся «господи, мне пиздец», но с этим я справляюсь плюс-минус неплохо.

Я зарабатывала два фунта в минуту, делая вид, что меня не тошнит от отвращения.
А прикидываться, будто все в порядке, вообще мое хобби по жизни; любимое, можно сказать, занятие.

— Если ты пришел, чтобы нести какую-то херню, можешь прямо сейчас проваливать на все четыре стороны, — фыркаю, выливая кофе в раковину. Спасибо, больше не хочется, да и горячие напитки от меня сейчас лучше держать подальше.

— Это значит пошел нахуй, Каспар, — я оборачиваюсь через плечо, споласкивая чашку.

Вот теперь у меня достаточно времени для паники.

Он знает, что книга у меня. Или делает вид, что знает. Оба варианта плохи, но со вторым еще можно как-то работать.
В принципе, с первым тоже, но есть один нюанс.

Проблема номер один: книга по-прежнему в доме. Не там, где ее можно обнаружить за полторы минуты, если просто любоваться обстановкой, но если он задастся целью, то вряд ли потратит намного больше времени. Потому что речь, блядь, о толстенной книге, спрятанной в крошечной квартире с одной спальней и минимумом мебели, и я совсем не рассчитывала на то, что кто-то станет проводить тут обыск.

Итого даже при лучшем раскладе, если он решит еще потрепаться, у меня есть минут десять, чтобы... что?
Вызвать полицию? Точно нет.
Позвонить Двейну? Звучит как план с кучей неизвестных, который может сработать только в идеальном мире, где никто не слышал про законы Мерфи. Я, как человек, на котором они срабатывают неизбежно и постоянно, об этом даже рассуждать смысла не вижу.

Стоит, кажется, принять как факт, что мне пиздец.
(я обещала себе об этом не думать, но теперь это не слепой крик ужаса, а взвешенный и обоснованный вывод)

Мне хочется разреветься и признаться, что я всего этого не хотела, а долбанная книга завернута в обложку «девушки с татуировкой дракона» и валяется в нижнем ящике комода — пусть просто заберет ее и делает с ней, что хочет.
Мне страшно и мне правда нужна помощь.

Но Каспар — просто, блядь, не тот человек, которому хочется доверять.
Или тот, если Луна в Скорпионе, Меркурий в Ретрограде, а Его Высочество — в подходящем настроении. Сейчас, очевидно, неподходящий момент, и вот еще какая штука: я сыта по горло попытками угадывать, что ебнет ему в голову на этот раз.

Может, он мне поможет.
Может, он меня сдаст.
Может, мне при любом раскладе уже нечего терять, и единственное, что будет утешать меня на том свете — это его физиономия в момент очередного посыла точно по адресу.

Кое-что меня цепляет, и я ловлю себя на том, что страх все-таки отупляет.
Каспар — не инквизитор, и, более того, не сотрудничает с Инквизицией, иначе выражался бы слегка иначе. И не давал бы мне неделю.

Его не волнует моя судьба, но очень волнует эта чертова-во-всех-смыслах книга, а это звучит уже интересно.
Рассчитывает выслужиться перед теми, кто вышвырнул его из Академии? Вряд ли. Я не слышала ни об одном прецеденте, когда отчисленным позволяли доучиться.
И он не тянет на первопроходца.

(как он, кстати, вообще узнал?..)

Это все очень интересно и, кажется, уравнивает наши шансы.

— Иначе что, прямо здесь меня бензином обольешь? Брось, ты не из этих ребят, — я криво ухмыляюсь.
— В буквальном смысле не из этих, Каспар. Ты же не инквизитор. Ты никто. Так что засунь себе эту зажигалку в жопу и скачи отсюда как можно скорее.

Можешь оставить себе мои джинсы.

Знаете что?
Я начинаю запоминать.

Может, это отличительная черта всех, кого берут в Академию; может, такими их уже выпускают, искалечив в процессе; а может, он и здесь, сука, особенный, но на минимальное подобие нормального диалога он выходит только после того, как опция «быть конченным мудаком» себя исчерпывает.

Удивительно, но я, кажется, подмечаю в его поведении первые закономерности.
Он буквально каждый раз начинает с одной и той же отправной точки; догадываюсь, что абсолютное большинство адекватных людей на этом моменте просто пытается как можно быстрее от него отделаться, но вот какое дело.

Со мной эта тактика не сработает.
Потому что иди ты нахуй, Каспар Кирай, вот почему.

— Нет, я не понимаю, — и список вещей, которые я не понимаю, можно продолжать очень долго.
Я не понимаю, от чего зависят цены на нефть, как работает микроволновка, и почему летают самолеты — меня это попросту никогда не интересовало.
Я не понимаю, как эта-чертова-книга очутилась в моей сумке, когда должна была остаться на полке — это меня интересует, но не слишком сильно, потому что в потустороннем дерьме я разбираться просто-напросто не хочу, я хочу только, чтобы оно оставило меня в покое.
Но больше всего я не понимаю, что мешает относиться ко мне, как к живому, м-мать его, человеческому существу, которое тоже способно испытывать,
ну вы знаете,
ЭМОЦИИ.

И меня это охуеть как интересует, Каспар.

— Может, я уже отдала ее тем, кто попросил раньше. Или продала, — даже не удивлюсь, если он на это купится.
Как-то так он, меня, наверное, и видит: тупая маленькая шалава, которая готова загнать что угодно за пластиковый пакетик с веселыми разноцветными таблетками.
Я начинаю жалеть, что не соответствую этим ожиданиям на все сто процентов, потому что эта хрень наверняка стоит огромных денег. Таких, что хватит швырнуть Морану в лицо все мои злосчастные долги, а на остаток нанять целый штат адвокатов, чтобы этого пидора засадили на следующие тридцать лет.

— Или... планирую продать, — я пожимаю плечами.

Я — тупая маленькая шалава, Каспар.
Я заслуживаю, чтобы со мной обращались именно так.

Только вот я хочу, чтобы мне за это платили, а ты очень похож на парня, которому эта сраная книга действительно нужна, так что делай выводы.

(по крайней мере, это его забавно злит)

Отредактировано Audra Winter (2020-05-15 07:19:08)

— Миллион долларов и вертолет, — я пожимаю плечами, словно говорю о самой естественной вещи на земле, хотя нам обоим очевидно, что это не так.

У меня нет никаких ресурсов, чтобы торговаться. И не было бы, даже успей я спрятать книгу в каком-нибудь действительно надежном месте: сейчас меня не защищает ни закон, ни...
да вообще ничерта меня не защитит, если сюда явится ее владелец или Инквизиция. Останутся одни воспоминания и куча пепла.

Вот только Каспар не тянет на демонолога. Я не бог весть какая специалистка по этим ребятам, но сама возможность вызвать из альтернативной преисподней послушного слугу, исполняющего любые желания, предполагает слегка иной образ жизни.
Каспар не похож на человека, который привык получать все, чего только захочет. Для демонолога он предпочитает слишком дешевый чай.

Зачем тебе книга, что ты собираешься с ней сделать?
Мне кажется, что я начинаю догадываться. В конце концов, он должен отлично знать латынь.

— Или лучше, знаешь, миллион вертолетов и доллар, — я продолжаю развлекаться, наблюдая за тем, как иссякает его терпение.
Разумеется, блядь, я не планирую продавать это дерьмо. Я хочу жить, Кирай, а заигрывания с огнем серьезно ухудшают не только продолжительность жизни, но и ее качество — хотя, конечно, трудно вот так сходу поверить, что качество конкретно моей может понизиться еще сильнее.
Примерно на двести с небольшим костей, которые мне переломают, если так пойдет и дальше.

— С чего ты взял, что через неделю Инквизиция не придет за тобой? Любой мало-мальски адекватный человек... — на случай, если он не понял, я постукиваю пальцем по ключице, — может обратиться к ним совершенно анонимно. Ты настолько мне доверяешь?..

Неприятная для нас обоих правда заключается в том, что Закон преследует не только тех, кто балуется с гримуарами. Мне светит абсолютно реальный срок и в том случае, если я оставлю книгу у себя, и в том, если отдам ее Каспару.
По-хорошему, единственным здравым решением было бы позвонить и признаться немедленно. Или сразу, как только он выйдет за дверь.

Он не может этого не понимать. Остается один вопрос: что он собирается с этим делать.

Вот же урод.

Я вскидываю голову, стискиваю зубы, стараюсь не думать о том, что глаза начинает слегка щипать. Хера с два я буду здесь реветь, выклянчивая нормальное к себе отношение: последний раз, когда я пыталась провернуть что-то подобное, Джесси фыркнула и посоветовала закатывать концерты где-нибудь в другом месте. Мне было лет восемь, и этот момент я запомнила, кажется, навсегда.

Если я его сдам, в лучшую сторону, конечно, ничего не изменится — кроме той крошечной вероятности, знаете ли, что мне не впаяют огромный срок за пособничество в худшем из существующих преступлений.
Блядь, да за попытку спрятать труп, кажется, дают меньше. С тем же успехом он мог бы на моих глазах кого-нибудь повесить, а потом ласково просить не обращаться в полицию. Полиция хотя бы в курсе, что такое смягчающие обстоятельства, чего об Инквизиции не скажешь.

И все-таки, меня тревожит не это.
Точнее, это меня охуеть как тревожит, но есть обстоятельство, которое мешает спокойно вручить книгу Каспару и посоветовать ему уебывать, пока у меня хорошее настроение. Я почти уверена, что она досталась мне не просто так. Я видела Рози, и это должно что-то значить.

— Мне нужна эта книга, — неохотно признаюсь: кажется, в первую очередь себе. Голос звучит глухо и еле слышно. Я гипнозитирую узоры на ламинате, опасаясь встречаться взглядом с Каспаром.

Он назовет меня умалишенной и будет прав. Я ничерта во всем этом не смыслю, понятия не имею, что нужно делать, и владею латынью на уровне гугл-переводчика.
Все, что у меня есть — гримуар и взявшаяся из ниоткуда идея, будто он свалился мне на голову с какой-то высшей целью. Даже в мыслях звучит по-идиотски.

— Мне нужно кое-кого найти. И можешь не шутить про моего отца, потому что где находится этот пидор, я отлично знаю, — кого он трахает, кстати, знаю тоже, но предпочитаю делать вид, что нет.

— У Дв... чувака, с которым я живу, пропала племянница, может ты слышал, это по всем новостям крутили. Ей всего семь, и ее уже почти месяц ищут все, кому не лень, и я ее видела. Позавчера, в книжном. Я ее видела, а потом она испарилась, и... эта хрень просто упала с полки. Мне под ноги. Я поставила ее подальше, вернулась домой, полезла в сумку и... я ее даже не забирала! Она просто... оказалась у меня, — это даже хуже, чем оправдываться перед охранником в магазине: простите, сэр, эта шоколадка сама упала мне в карман. Также беспомощно и тупо; я закрываю лицо ладонями и не знаю, чего мне хочется больше — рассмеяться или снять с себя кожу ногтями.

По крайней мере, я не знаю, как именно он на меня сейчас смотрит.
Меня здесь нет. Я в домике. Взрослое решение серьезных проблем.

Сразу после.

До меня доходит, о чем он говорит, через секунду или две. Удушливый ком застревает в глотке, еще чуть-чуть — и скрутит тошнотворным спазмом, а потом мне только и останется, что выблевать под ноги вчерашний ужин.
Или вчерашний завтрак.
Я не помню, когда ела в последний раз, и сейчас это, пожалуй, к лучшему.

Я отнимаю ладони от лица, судорожно втягивая воздух. Вроде бы становится чуть легче. Совсем ненамного, потому что Каспар продолжает говорить.

Мне хочется, чтобы он, нахрен, немедленно заткнулся; его слова, будучи произнесенными, обретают пугающий вес и смысл.
Все знают, что маленькие дети исчезают вовсе не потому, что их уносит аист. И уж точно Рози Висконти не последовала в страну потеряшек вместе с Питером Пэном.

Скорее всего, прямо сейчас на маленьких белых костях догнивают остатки мяса.
Скорее всего, если ее однажды и найдут, то со странгуляционной бороздой на полуразложившейся шее.

Я смотрю в сторону, борясь с желанием то ли все-таки согнуться над раковиной, то ли потереть высохшие и покрасневшие глаза.

— Чего она может от меня хотеть? — единственное, за что мне удается зацепиться, чтобы хоть как-то с ним поспорить.
Если он неправ в этом, может быть, и во всем остальном тоже.
Да, я знаю, что это логическая ошибка, но...

— Ты же у нас тут самый умный, верно? Тебя ведь этому десять лет учили, разбираться в подобного рода херне? — Отчаяние снова уступает место злости и отрицанию: список моих психологических щитов не может похвастать разнообразием и, по большей части, строится на «я этого не вижу, значит, этого нет. а еще ты мудак».

С другой стороны, Каспар Кирай — действительно бесспорный мудак.
Это объективная истина, против нее не попрешь.

— Я не разговариваю с призраками, — если не считать Рози, окей, но даже она со мной поболтать нормально не захотела. — не вижу вещие сны, не передвигаю предметы силой мысли и не обладаю, нахрен, вообще никакими талантами.

Я делаю шаг и хлопаю ладонями по столу, подавшись вперед.
Ну давай, мистер Я-Все-Знаю-Лучше, объясни-ка это.

Не ты один здесь вырос никем, Каспар.

— Во мне нет ничего особенного. Так что либо эта твоя книга — самое тупое создание всех времен, начиная прямиком от сотворения мира, либо, — еще одна логическая ошибка, в которую я просто хочу верить. — Рози действительно все еще жива. И если это так, я хочу ее найти.

Отредактировано Audra Winter (2020-05-17 06:10:24)

Щелк.

У Каспара, когда он встает, сухо хрустит колено.
В моей голове встает на место последний кусочек мозаики.

Только вот удовлетворения я не чувствую. Я не чувствую, кажется, вообще ничего — в первые несколько секунд, пока меня придавливает осознанием того, что он и здесь ни капли не ошибся.
Вместо обиды накатывает отупляющая беспомощность.

Я — полная дура.
А Каспар — законченный идиот.

— Так ты и попался, да?.. Для разнообразия захотелось почувствовать себя не полным ничтожеством, значит? Так ты в это вляпался? — Перекошенная улыбка получается похожей на симптом инсульта: уголок рта нервно дергается вверх и в сторону.
Если бы я могла, то влепила бы ему пощечину, чтобы в ушах зазвенело, но у меня уже была возможность оценить скорость его реакции, поэтому я даже не пытаюсь.

Давай, расскажи мне сказку.
Скажи, что я несу чушь, и на самом деле книга отправится прямиком в измельчитель, а остатки ты, конечно же, сожжешь над плитой и не забудешь развеять пепел по ветру.

— Никогда не думал, что речь может идти не о лично твоей самооценке, а о людях, которые тебе дороги?.. Конечно, не думал. Дай угадаю, тебе же никто, блядь, не нужен. Тебе, блядь, даже в голову не приходит, что можно беспокоиться о чем-то, кроме собственного ущемленного эго. Гордишься этим до усрачки, да? Сильный дохуя? Независимый? — По кухне прокатывается мой хриплый смех.

У меня легкое чувство дежавю.
Когда-то я уже говорила что-то подобное. На этой самой кухне, только другому человеку.
Тогда мне было по-настоящему смешно.

Сейчас я хочу кричать.

— А знаешь, что? Мне поебать, — я ворую его жест и щелкаю пальцами перед носом: завали пасть, Каспар, даже если ты и не думал ее открывать.
(о, хера с два я в это поверю)

Я толкаю его в плечо вместо того, чтобы просто сделать шаг в сторону; в несколько быстрых шагов пересекаю небольшую гостиную; не могу отказать себе в искушении хлопнуть дверью спальни так, чтобы задребезжали стекла в шкафу.
На мгновение мне становится страшно — вдруг у этой-чертовой-книги правда есть подобие сознания, и она благоразумно куда-нибудь испарилась, чтобы найтись сразу после его ухода, — но она по-прежнему валяется в нижнем ящике комода. Я сдираю обложку и возвращаюсь обратно, чтобы впечатать увесистый гримуар Каспару в грудь.

— Беги доказывай, что ты чего-то стоишь.

Себе или еще кому — мне поебать.

— Свободен.