Знакомая история: все тот же бар и все тот же Эндрю, ищущий глазами светлую голову в толпе темноволосых парней. Даже смех рыжебородого здоровяка ничем не отличается. Несмотря на это, различия все же имелись: во-первых, был вечер; во-вторых, в баре было не протолкнуться (что следует из первого пункта); в-третьих, Ливингстон наконец смог одеться нормально, последовав совету своего дилера (и фешн-стилиста, похоже). Теперь уже никто не смотрит столь пристально, тем более, что он появился здесь и не во второй раз даже: его зависимость крепчала, превращаясь из баловства в ритуал, но оное мало смущало. Особенно на фоне развившихся головных болей.

Нет, не из-за мефедрона. Иногда глюки бывали намного круче. Иногда они заставляли напиваться и в беспамятстве следовать к чужому дому, дабы долго пялиться в горящие окна и приходить в себя.

Однажды он зашел слишком далеко и сильно проебался. Теперь вся его жизнь под наблюдением одного конкретного инквизитора [спасибо, что дружкам своим рассказывать не стал]. Головная боль и странная мания же лишь усиливались, а потому Ливингстон жил в постоянном опасении: боялся, что однажды слетит с катушек и прикончит того, к кому заглядывает в окна по вечерам воскресенья.

Стать еще одним казненным в огне - это вопрос времени.

Ему нужно успокоение. Как хорошо, что рядом с Феликсом все отступает на второй план. Еще лучше, когда они глотают таблетки и мешают их с алкоголем. Все окружающее настолько расплывалось, что Эндрю из раза в раз забывал отдать своему "приятелю" чертов мобильный, который тот забыл у него в ванной. И толстовку. Да.

Чтобы не забыть сегодня, пришлось эту самую толстовку нацепить под куртку.
[Не забудь-не забудь-не забудь.]
Пальцы в кармане крепче сжимают корпус телефона, будто само ощущение пластика под кожей должно привести в чувство.

Эндрю многое понял из личной беседы с Гилкристом: его боль не утихнет, если не найти способ все исправить; некоторые люди могут помнить то, чего не должны помнить. И он был бы последним идиотом, если бы не заметил, что с Феликсом что-то не так. Раньше не обращал внимания, но теперь все собиралось в единую картину, словно лишь одного фрагмента и не хватало.

Правда в том, что Эндрю никогда не называл своего имени другому.
Правда в том, что Феликс что-то помнит из цикла и изредка говорит об этом вслух.
Правда в том, что отчего-то они оба делают вид (и верят в оное, пока сидят друг напротив друга), будто ничего странного не происходит.

Сегодня Ливингстон намерен все выяснить, ибо эта инквизиторская сука палец о палец не ударит, чтобы помочь ему или хотя бы себе. Если бы можно было каким-то образом изучить Феликса, да понять, как тому удается снимать эту невыносимую боль...

- Кинкейд, - не тратит время на долгие приветствия, подсаживаясь рядом у бара на привычное место, - Забери это уже. - резко выкладывает на стойку телефон и облегченно выдыхает.

Хорошо, ему удалось. Все идет неплохо, если не давать время запудрить себе мозги.

- Привет, Майк, - обращается к знакомому, на что тот отвечает ленивым кивком и взглядом "вы же не устроите мне новых проблем, верно?".

Подхватывает сидящего рядом за локоть и наклоняется к уху, дабы вполголоса добавить (не терять времени!):

- Нам нужно поговорить. Наедине. Срочно.

В Эндрю вскипает раздражение, сменяющееся мгновенным спокойствием, стоит Феликсу открыть рот - последствия чего-то ему неизвестного, что раньше оставалось без внимания, а ныне четко прослеживалось "доктором", решившимся поставить эксперимент над самим собой. Здесь не должно было быть фатальных последствий, но он все равно оставался внимательным. Сжимать в карманах уже нечего, что способно было привести в чувство, а потому Ливингстон сжимает раскладной нож.

Кинкейд ведет себя с ним так, словно Эндрю - один из многих, но они оба понимают, что это не так. Последнего сие отношение приводит в негодование, но не злость, потому что злиться, как было уже замечено, он по-настоящему не мог. На клевых парней не злятся, верно? Тем более на парней, которые дают ему дурь. [Может, стоит принять предложение того человека, связанного с мексами, да начать торговать самому? Феликс убьет его... Нет, Феликс об этом даже не узнает.]

[Ему же плевать на него.]

Эндрю постукивает пальцами по поцарапанному дереву неосознанно, пока молча ждет. [Не забывать-не забывать-не забывать.] Исполняет ту же самую мелодию из детства, что буквально прилипла к нему и теперь отстукивается вновь и вновь во время приходов (и не только от наркоты).

Из сосредоточенного зацикливания на своей памяти его выводит Майк, поставив перед носом напиток. Эндрю растерянно смотрит на бармена, а тот отвечает взглядом "расслабься". Похоже, в этом они были солидарны с отошедшим Феликсом.
Ливингстон говорит ему улыбкой "все в порядке". Он любил их немые диалоги.

- Майк, где, сука, Феликс?! - подлетает к бару какой-то чувак, нарушая напряженное спокойствие; даже не садится, а просто перегибается корпусом через стойку.

Майк, разумеется, пожимает плечами и продолжает смешивать что-то по заказу.
Эндрю тоже молчит, но расплывается в улыбке, поднося стакан к губам. Он знает, что это привлечет внимание, и не стесняется его привлекать.

- Эй, ты. Знаешь же что-то, да?
- Не-а.
Пациент (психбольницы, видимо) кладет на стойку двадцатку. Ливингстон готов расплакаться от смеха, но сдерживается, чуть не подавившись крепким алкоголем. Держа заинтересованный вид, стягивает двадцатку вниз и убирает в карман. Оное может быть забавным.

Молча кивает в сторону, куда ушел Феликс, и дожидается, пока назойливый чувак скроется с глаз, чтобы все же начинать негромко смеяться. Двадцатка. Боже, он дал двадцатку за этого кота из рекламы. Интересно, к чему это приведет.
Майк смотрит неодобрительно и качает головой. Эндрю поднимает стакан в воздух повыше, словно говоря тост. Мысленный собеседник сдается и отходит по своим делам.

Осушив стакан, он слезает с высокого стула и идет туда, куда утопал Феликс, позабыв, нахрена вообще пришел. Видимо, чтобы купить дозу? Или... Что-то обсудить еще. Купить дозу и что-то обсудить, точно. Но что? Ждать больше нельзя, ибо память подводила все сильнее. Оставалось рассчитывать, что тот тип был желающим купить, а не в очередной раз отпинать Кинкейда. В обоих случаях им (еще и тому мальчишке) придется подождать, пока Эндрю не возьмет с Феликса все, что хочет.

Он открывает дверь и, привалившись плечом к косяку двери, без лишней скромности пялится на происходящее. Ему только попкорна и не хватает. Стоит ли вмешиваться? [Только в случае, если дело окажется дрянью. Например, избивать Феликса он не позволит. Говорить на повышенных тонах? Валяйте. Доносить срочные новости? Так даже веселее!]

Эндрю тоже был наполовину ирландец, на четверть поляк и еще на четверть уже долбоебом.

Возможно, именно польские гены и "Андрюша" от русскоговорящей бабули, кою он слышал лишь пару раз по телефону, прежде чем та умерла, уберегли его от участи стать тем самым мальчиком-идиотом, что прямо сейчас собирал мятые купюры с пола. Где только с такими "богатствами" купюру ему у бара не жеванную нашел?

Рука растягивается в воздухе, загораживая проход рекламному лицу пиздеца, решившему сбежать с места преступления. Эндрю уже кое-что знал о мире, пусть и недостаточно. Успел пообщаться с разными людьми (в том числе и другими дилерами, но Феликсу, опять же, знать об этом не стоит) и понять, что побег - это отличительная черта и визитная карточка г-на Кинкейда. [Мой милый солнечный мальчик, научись отшивать людей, а не делать вид, будто бы их не существует в твоей зоне комфорта.] Сегодня именно Ливинстон даст персональный урок - на это ушло всего лишь двадцать фунтов.

- Феликс-Феликс-Феликс, - с довольным видом кладет руку, коей преграждал проход до этого, на чужое предплечье и повторяет имя над плечом.

[Ему не нравятся любые физические контакты, и Эндрю знает об этом, но упорно игнорирует.]

- Я и не думал, что ты любишь, когда другие люди перед тобой унижаются и ползают на коленях.

Отпускает руку и отодвигается назад, переводя уже равнодушный взгляд, в противовес прежде азартному, на парня, все еще валявшегося под ногами. Чужая ломка - дело жуткое. Особенно жуткие вещи она творит с теми, в ком живет неудовлетворенный садизм. Весь реквизит и актеры находятся в экспозиции, когда этим самым садистом выставляется Феликс, но на деле оказывается совсем иной персонаж трагикомедии.

- Что же, наблюдай.

Он проходит вперед чуть дальше - ближе к несчастному.

- Наркотики, да? - озадаченно спрашивает Эндрю, на что другой быстро-быстро кивает, да предпринимает попытку встать, предчувствуя, что получить дозу ему все же удастся.

Удар ногой в подбородок застает его врасплох и вырубает мгновенно. Возможно, ломает челюсть, но кому какое дело? Для верности Эндрю бьет ногой еще и по ребрам: не шевелится - отлично.

Разворачивается к Кинкейду и расплывается в улыбке: как же, блять, приятно видеть эту рожу! Просто потрясающе! Ради этого и ломать кости другим не жалко.

- Продано! - заключает восторженно и смеется, - Путевка в больницу уходит молодому человеку с лицом на плитке номер 23.

Показательно отряхивает руки, будто после тяжелой и пыльной работы. Достает чужой мобильник и заносит в контакты свой номер телефона, прежде чем сделать два шага в сторону Феликса, пытаясь прочитать чужие эмоции в глазах. Он частенько так нескромно пялился на людей, но никогда не добивался в чтении успеха. Мог понимать лишь два состояния: что-то не так и что-то сильно не так.

Тяжело пытаться в эмпатию, будучи психопатом.
[Весь этот цирк - для тебя.]

- Ты все еще носишь майку Даллас 77? - интересуется, наплевав на попытки в угадайку, - Сожги ее в честь избавления от клиента, - на эйфории от насилия продолжает разглагольствовать.

Только дурак не заметит, что Эндрю чертовски заводят моменты, в которых ему почти легально позволяют проявить все время сдерживаемую на людях жестокость. И про майку он, разумеется, запоминает отчетливее, чем про то, что ему надо обсудить цикл. К счастью, именно разговоры о майке натолкнули на мысли о толстовке не по размеру. Вид толстовки же напомнил ему о важной беседе.

И тогда боль, с коей Эндрю пришел в бар, накатывает с новой силой, вынуждая внезапно прерваться в своем довольном "мурчании", да схватиться за голову, прижаться спиною к стене и сильно зажмурится, стиснув зубы. Как же это больно.

- Блять, - полушепотом гневно выругивается он так, как выругиваются, ударившись мизинчиком о тумбу ночью, пока все спят.

Заставляет себя открыть глаза и посмотреть на другого. Ощущает, как только что готовая взорваться голова медленно остывает. Осознает, что это чувство у него возникает отнюдь не в первый раз. [Да кто же такой Феликс?]
Дабы ответить на данный вопрос, приходится оттолкнуться от стены, нервно усмехнуться, стирая со лба выступившую влагу, да волком взглянуть на того, кого минуту назад был готов порадовать или подразнить, побив человека.

[Никогда и никого не бил ради других. Что за херня?]

- Феликс... Ты... - делает паузу, пытаясь уловить ускользающие мысли, - Мне нужно... Я сейчас сдохну.

[Вовсе не наркотики. Только поговорить. ]
[Но ты не понимаешь, да?]

Отредактировано Andrew Livingstone (2020-03-31 04:36:19)

"Если он не найдет себе постоянного дилера."

Ливингстон про себя усмехается от оной мысли, понимая, что бедный малыш Роджер найдет себе то, что желает, вместе с номером мобильного и короткой припиской в телефонной книге (какой припиской - секрет). Наверное, лежачий запомнится Кинкейду именно в подобном неважном состоянии, поскольку более не попадется на глаза. Почему? И снова секрет. Эндрю порой бывает очень убедительным, когда речь заходит о дрессировке.

[Открой ротик. Закрой ротик.]
[Таблеточка за маму. Кулак в лицо за то, что ты не принес мне долг и попытался купить у другого.]

Эндрю все еще учится, но схватывает на лету. Сложный характер проявляется сразу же. Его посредник будет доволен результатами продажи.
Но пока что...

Он неуверенно кивает на чужое предложение, окончательно теряясь в пространстве и времени. Идет в зал, кажется, час или минуты три - его это не так парит, как вопрос, крутящийся на языке, но все время откладываемый. В какой-то момент даже почудилось, будто Феликс тянет время специально.

- Майк, я его вырубил. Прости, чувак. - шипит от боли Эндрю, улыбаясь, да наваливаясь на стойку двумя руками с бледным лицом [совсем как наркоман, коего отправил к Феликсу до этого].

Разумеется, бармен недоволен: закрывает глаза, тяжело выдыхает через нос и велит (впервые вслух!) двоим "друзьям" по несчастью убираться к чертовой матери. Все указывало на то, что они его знатно разозлили.
[И даже двадцатка за напиток, поданный Эндрю, не спасла положение.]

- Эй, - обращается к другому уже на выходе, чуть придя в себя, - Феликс.

Дергает за руку, но не гневно или раздраженно, а требовательно. Заглядывает в чужие глаза вновь.

- Мое имя. Где ты узнал мое имя? - тяжело дышит, не в силах отныне сдерживаться (иначе забудет), - Я не говорил тебе его никогда, понимаешь? - обращается вслед уходящему на улицу человеку.

[За что ты мне врезал, говоришь?]
Почему тот делает вид, будто бы не знает, о чем говорит Эндрю?

Словно на зло позади от чужой шутки смеется рыжик.
Ливингстон сжимает кулаки чуть сильнее.

- С кем я разговариваю?... - возмущенно бросает, только спустя секунду присоединившись к собеседнику на улице, - Я никогда не называл своего имени. - констатирует факт, обходя человека так, дабы вновь загородить дорогу и схватить за руки.

Искренне считал, что того можно привести в чувство. Не знал правды или не желал принимать ее.
Человек перед ним продолжает делать вид, будто бы все нормально. Нет, смотрит с легкой жалостью в ответ.

- Блять, - в чувствах выпаливает и приглаживает волосы назад устало, - Ты издеваешься надо мной?

Перед глазами стояли факты, но чужая насмешливая уверенность разрушала абсолютно все, порождая вопросы: "а что, если сие - плод паранойи?", "что, если сие - лишь почудилось?"
Эндрю не уверен в себе и в другом, и вообще во всем: не вспомнил о Феликсе при инквизиторе? Банальное совпадение, не более.
[Но имя... Нет, я не называл свое имя. Нет, тебе не обмануть меня, Кинкейд.]

Делает шаг назад, пропуская случайного человека в бар. Разворачивается раздраженно и идет вдоль улицы, будто бы ничего и не нужно, но все же продолжая разговор. [Потому что нужно вне зависимости от ответа другого. Зачем кого-то обманывать?]
Не смотрит на своего дилера (пока что дилера), но дает понять, что все еще здесь и все еще ждет.
Потому что во время приходов намного легче; на фоне не клокочет "убей Рэма Гилкриста"; становится весело, как никогда прежде; Феликса хочется погладить от радости, аки щеночка, а не придушить от злости.

[Перед тобой самый настоящий цирк уродцев, но ты еще не понял об этом.]

- Давай. - останавливается в темном переулке, требовательно обращаясь к знакомому, - Одну себе, другую мне. - улыбнувшись, наклоняет голову на бок, предлагая разделить в очередной раз минуты "радости".

[Открой ротик.]

Потому что ужасно одиноко принимать меф в одиночестве [в такие моменты он, по обыкновению, сходил с ума и пялился в потолок, раздумывая о самоубийстве].
Да и вообще позабыл о вопросе, ответ на который хочет развить дальше.

Отредактировано Andrew Livingstone (2020-04-01 02:05:42)

Ливингстон делает весьма сложное лицо.
Не понимает, на кой черт другому сдалась его рука.
Неуверенно поднимает ту, чтобы рывком потянули на себя, а затем оттеснили к стене.

- Сука, Кинкейд! - огрызается он, не сопротивляется, позволяя другому сделать то, что тот собирается сделать.

По какой-то причине этот парень выиграл джекпот лояльности психопата. Все, на что был способен Эндрю сейчас, - это тяжело дышать от злости под громкий стук сердца. По крови гонял адреналин, но тело не желало ему по-настоящему подчиняться. [Что происходит? Почему позволяет подобную херню по отношению к себе?]

- Ты моя мамочка что ли? - раздраженно и взволнованно улыбается, стараясь сохранить видимое спокойствие, пока вторую руку проверяют по примеру первой [актерская игра выходит крайне неудачной].

И почему же штормит настолько, что даже посмотреть другому в лицо нельзя? Будто и впрямь виноват в чем-то [да нихрена подобного]. Поднимает свободную руку и заставляет ту застыть в воздухе. Если он попытается отодвинуть Феликса от себя насильно, то это будет, во-первых, слишком слабый толчок, а во-вторых, доказательством вины.

К счастью [или несчастью], его руку отпихивают раньше, чем Эндрю окончательно впадет в ступор и медленно сползет по стенке. [Что это было???] Ощущение вины не проходит, но он заставляет себя поднять лихорадочный взгляд на источник своих тревог. В первые по-настоящему осознает, что успокоение, которое Феликс ему приносит, бывает еще и давящим или парализующим. Это очень плохо. Еще хуже, чем можно было себе представить. Если дать себя заманить в ловушку, то становишься беспомощным.

[Если я захочу... Когда я решу тебя убить, то сделаю это как можно быстрее, чтобы не испытывать того же самого. Это было унизительно.]

Унижение только начиналось.

- Ты рехнулся? - отталкивается от стены, усиленно пытаясь прийти в себя, - Какая нахрен ачивка? Это не мефедрон, ублюдок ты этакий. - вновь тянет руку, чтобы схватить и как можно сильнее встряхнуть этот мешок дерьма, но замечает, что при мысли об этом руку пробивает дрожь, как если бы все системы давали сбой и говорили ему "нет, дружочек, хуй тебе, а не агрессия в сторону этого господина".

Эндрю уже возненавидел сию слабость. Сжал дрожащие пальцы в крепкий кулак, дабы не показывать ее ни Филексу, ни самому себе.

- Права, говоришь?! - злоба становится отстраненной, а не направленной [он понял, что оное - единственный способ не закапывать себя в яму лишь сильнее], - Вот мои права! - лезет в карман джинсов под толстовкой и достает пачку купюр, ключи и те самые права.

Давно уже не водил машину (отдал жене), но права по привычке все равно носил, предъявляя вместо удостоверения личности. И нигде он их не терял.

- А теперь взгляни, Кинкейд! Давай же! - сует чуть ли не в нос эти самые права в порыве праведного гнева, - И кто из нас лишился мозгов, а? Скажи же мне.

Он перешел на повышенный тон, сам того не заметив. Убирает карточку вместе с деньгами и чертовыми ключами трясущимися руками обратно в спешке и добавляет:

- Если ты не скажешь, что помнишь о седьмом февраля и что творишь со мной, Феликс, то, ей-богу, ты пожалеешь, что вообще затеял эту игру со мной.

[Я расскажу о тебе инквизитору, если все же вынудишь меня так поступить. Может, хотя бы у него выйдет.]

Снова бросило в крайность: теперь уже наркотики перестали быть важны, а выступила на первый план цель. Он хотел покрепче уцепиться за оное относительное просветление, дабы вновь не срываться либо во взрыв головной боли, либо во взрыв здравого смысла, заставляющего его чуть ли не вешаться на шею раздражающего дилера с мурлыкающим "а давай еще таблеточку за мой счет? а давай я побью за тебя твоих наркоманов? а давай сделаем так, чтобы тебе было комфортно, тепло и уютно?".

Все еще раздражает от того, что другой считает, будто он может подделать свои же права, чтобы... Чтобы что? Чтобы впечатлить одного дилера, чью охуительную историю про потерянные права Эндрю вообще не знал? Оное раздражало, но хотя бы теперь появилась смутная уверенность: Феликс не придуривается, а просто поехавший. [Или это странное влияние человека напротив говорит ему сделать подобные выводы, все больше успокаивая и успокаивая.]

Эндрю выпускает из легких воздух с тихим свистом. Злость в сторону психа не приведет к ответам, а приведет к потасовке. Потасовка или поножовщина - явно лишнее.
Он смотрит на другого уже усталым взглядом и медленно опускает задранные рукава куртки. Намерения вновь начинают ускользать, стоит ему ослабить хватку и дать поблажку. Ливингстон цепляется за них, но не может нормально настроиться на мысль. Пытается сформировать в голове адекватный вопрос или претензию, но они с Феликсом уже слишком долго вместе. Это кажется бесполезным.
[Наслаждайся, Эндрю. С ним ты забудешь обо всем, что тебя гложит.]

Какая ирония, дилер оказывается эффективнее наркотика, что продает.

- Делай, что хочешь. - взъерошивает волосы на голове во все таком же усталом жесте, - Давай! Закинемся мефом! Нам же так этого не хватает для полноты картины. - сдается окончательно, но деньги из кармана вытаскивает и пихает другому в грудь так резко, что вполне себе читались искренние чувства, коих замаскировало их странное состояние.

Он все еще помнит, о чем пришел поговорить, но одновременно и не помнит. Он не хочет меф, но хочет, чтобы порадовать другого, однако никогда не скажет об этом вслух. Как далеко он готов зайти на поводу у сих ложных стремлений?

Руку с груди не убирает. Смотрит пристально в чужие глаза, подмечая, что пока не сопротивляется, дрожь исчезает.

- Ты очень дорог мне, Кинкейд, - произносит несколько разочарованно, ведь не желал этой привязанности и пытался ее отрицать, - И лучше бы тебе быть просто психом или придурком. Лучше мне тоже быть психом... Иначе все может плохо обернуться. - говорит полушепотом и кладет деньги в чужие руки.

[По какой-то причине ты очень дорог мне, но я планирую это исправить.]

Мимо переулка проходят шатающиеся пьяницы. Эндрю недовольно озирается по сторонам, но и не думает забрать из чужих рук товар.
Как бы сильно не хотелось, с него хватит.
[Не забывай, зачем ты здесь.]

- Сожри их хоть две сразу, дорогой моему сердцу сукин ты сын, но только напряги свои мозги очень-очень хорошо, ладно? - уговаривает, будто непослушного подростка, - Вспоминай. Я не терял свои права, и подделывать их смысла нет. Вспоминай, блять, Феликс. Ты помнишь несколько вариантов одного и того же дня, верно? Как и я, да?! - выпаливает в чувствах то, что не хотел.

Тут же осознает, какую херню ляпнул, и делает несколько шагов в сторону, тихо выругавшись и закрыв лицо руками. Это казалось каким-то сюрром - уговаривать наркомана со стажем и сломанными мозгами вспоминать то, что выгодно... Нет, то, что хочется Эндрю. Он отходит в сторону достаточно далеко и приваливается плечом к углу здания, разочарованно и расстроено глядя на асфальтированную дорогу.
Если бы курил, то определенно закурил бы прямо сейчас.

Ему это нужно. Ему все это нужно, не правда ли? Таблетки, помогающие думать одному, другому добавляют только способность терять берега. Эндрю на своей шкуре успел научиться простому правилу: "не принимай меф на улице". Слишком хорошо и сильно еще крыло несостоявшегося наркомана от доз мефедрона. Чувствуя первые признаки прихода, почти сразу понимает, что облажался, когда самонадеянно решал, мол, в этот раз-то уж точно все пойдет нормально.
Сплошные приключения с медленно соображающей головой и восторженной реакцией на любой объект перед собой. О, Эндрю был просто прелестью под мефом.

Но это не совсем то, чего хотелось сейчас, несмотря на очевидные плюсы [например, исчезнет нарастающая с каждой секундой мигрень, которая чуть не вырубила его, навалившись однажды резким большим цунами после штиля]. Совсем не то, что требуется в данной ситуации, но отрицать собственное желание, словно он не смотрит на пальцы Кинкейда, тоже глупо.

- Я ничего не знаю, Феликс. - от вопросов, возвращающих к реальности, болит голова лишь сильнее, вынуждая массировать виски пальцами по кругу, - Ничего не знаю, но хотел бы знать, какого черта происходит. Что ты скрываешь? Почему ты помнишь? - поворачивается лицом к подошедшему и встречается удивленными глазами с чужими.

[Он и впрямь хочет, чтобы я принял это? Он с ума сошел?]
[Нет, с ума сошел я сам, раз хочу отказаться.]
[Или все еще схожу, раз вообще думаю о наркотиках больше, чем о цикле. Не забывать-не забывать-не забывать.]

Качает головой отрицательно и вновь хватается за виски, пытаясь утихомирить боль своими силами. Странно, как одно и то же неприятное ощущение по-разному чувствовалось в зависимости от ситуации: иногда резкая и колющая боль, а иногда постепенно нарастающая до нынешнего состояния. Одна и та же по силе, но разная, если дать человеку медленно подготовиться.

- И кто меня домой потащит? Только не говори, что ты, - делает шаг навстречу, мягко берет за руку и вытаскивает из пальцев многострадальную таблетку мефедрона, но не бросает ту в рот, - Блять... - борется с собой еще несколько секунд, выругивается, покорившись соблазну, и принимает-таки дозу, - Если я расползусь по стенке... Когда я расползусь по стенке, не смей меня бросать. Или я вставлю тебе в задницу раскаленный прут, понял? - говорит без злобы, а скорее в качестве усиления эффекта "просьбы".

Он ведь не может отказаться, когда Феликс говорит "пожалуйста" таким голосом. Куда ему. Точно не сейчас; точно не тогда, когда проведенное рядом с человеком время равно темпам роста любви и обожания в сторону этого самого человека. Сущее проклятье.

Оно не должно действовать сию же секунду, но волшебный эффект самовнушения дает свои плоды: Эндрю ощущает себя заметно легче. Срывается с места, идет дальше вдоль улицы, будто бы не обращая внимания, идет ли следом собеседник, но точно зная, что тот идет. Оставаться в данном месте совсем не хотелось. Лучше уйти подальше от любопытных глаз. А еще лучше - поближе к дому, дабы не пришлось тащить слишком далеко. Правда, сейчас не совсем уверен в том, что идет в правильную сторону. Просто идет.

- По-хорошему нам бы лучше никогда больше не встречаться, - роняет он, - И это последний раз, когда я что-то покупаю у тебя, Феликс. - и почему ему невероятно жалко это говорить, словно он собирается отдать в приют ласкового домашнего любимца?

Для случайного участника цикла, помнящего лишь какие-то мелочи, вроде потерянных прав, тот уже слишком погружен во все это. Проще собраться и сообщить о нем уже Гилкристу. Потому что разобраться самому явно не выйдет, а тот по идее не должен быть озлобленным на кого-то еще, кроме Эндрю.

[Переживаю за то, что сделает Рэм этому наркоману? Что-то вообще нихрена не смешно.]

Сердце начинает биться быстрее, и он все-таки останавливается, дабы перевести дух. Засовывает руки в карманы куртки и смотрит себе под ноги, носком обуви ковыряя тротуар, да заставляя себя хотя бы не начать глупо улыбаться.