В хорошем настроении Феликс мог пиздеть не затыкаясь: про парня, который случайно упал жопой на девять миллиметров, про чувака, что предложил ему протестировать бронежилет - бронежилет, кстати, говно оказался, - про chica, встреченную в баре (совсем без рвотного рефлекса, пиздец).

Сегодня был как раз из таких дней. Новый объект - это крупные деньги (если он не облажается), а кому могут помешать крупные деньги? Феликс был более, чем доволен и пиздел, пиздел, пиздел, пропуская мимо ушей всю важную информацию. Собранность, порядок, контроль, да, Кинкейд?

Первой его реакцией был тупой ступор. Феликс не был здесь почти десять лет, с того самого памятного дня, когда приезжал на поиски Марко, но увидел на месте старого здания пустырь. Взгляд упёрся в яркий плакат со сроками работы и хвалебной одой муниципалитету, решившему, наконец, выдать денег на строительство нового приюта. При участии Церкви и блаблабла.

Оставшиеся полдня он проводит в молчании, на автомате отвечая на вопросы, чаще всего, невпопад. Пустая коробка без окон давит. Ни разу не напоминает узкие коридорчики-лабиринты старого приюта, обшарпанные лестницы и комнатушки-клетки - тесные, забитые вещами и людьми. С ними никто не хотел селиться - Марко делал всё, чтобы случайные соседи сбегали, оставив их вдвоём. Завывал и смеялся по ночам, смотрел на них в упор, проговаривал жутким голосом детские стишки на испанском, бился в ненастоящих припадках. В конце концов, их просто оставили в покое.

Много всего случалось. Целая жизнь, заключённая меньше, чем в десятилетие.

Скоро здесь будут широкие коридоры и большие панорамные окна, светлые стены и всюду цветной ковролин. Феликс выглядывает на улицу и вздрагивает под лавиной воспоминаний. Старые здания напротив - памятники архитектуры или как там их - вообще не изменились. Не такие мрачные при свете дня и не такие загадочные, когда тебе почти тридцать, а не семнадцать. Руки дрожат, как при нарастающей ломке.

Перед тем, как закинуться таблетками и загреметь в реабилитационный центр, они курили в туалете третьего этажа, и Марко вдохновенно рассказывал ему что-то важное. Про будущее, про то, как быть не сожранными реальностью, которая там, вне стен приюта, совсем другая.

- Мне нужно уйти, - Феликс разворачивается к Висконти. Его тон не терпит возражений, но между строк сквозит истерика - мне нужно, нужно, нужно уйти. - Да похеру.

Такими темпами он потеряет работу. Терпение Двейна не было безграничным, и, блядь, если честно, Феликс не хотел находить эти границы. Но и оставаться здесь больше не мог, чтобы не подставлять - ни себя, ни его.

В квартире душно. Он ходит из стороны в сторону загнанным, рассерженным зверем. Спотыкается о стул и пинком отправляет его в стену. Больно. Боль отвлекает воспалённое сознание, но ненадолго. Феликс распахивает окно, впуская в комнату холодный промозглый воздух. Умывается ледяной водой, пытается считать, сбивается на третьей сотне и вышвыривает в окно чётки.

Руки дрожат, когда он вытаскивает из ящика блистер. Вытряхивает на ладонь оставшиеся таблетки - пять штук. Две на сегодняшний вечер, две на завтрашний. Одна на утро. Не смертельно - наверное - но отходить будет долго. Стоит ли того? Чего он вообще хочет: забыться или же, наоборот, вспомнить?

Опускается на диван, закидывает в рот таблетки и проглатывает, не запивая.
Горло дерёт.
Он закрывает глаза.

Отредактировано Felix Kinkade (2020-03-28 13:22:12)

Сначала было просто охрененно хорошо. Резкий подъем и легкость - как если бы его резко оторвали от земли, оставив проблемы за тысячу километров внизу. Феликс, улыбаясь, поглаживал прибившегося к боку пса. Пальцы скользили по мягкой короткой шерсти, касались ходящего из стороны в сторону хвоста, вытягивали его на всю длину, потому что так он выглядел ещё смешнее обычного. Сеньор был совсем крошечным, когда Феликс нашёл его в коробке у подъезда. Помещался на ладони, спал исключительно у него на голове и смешно попискивал, если не получал желаемое.

- Как же в тебе всё помещается, - пробормотал он, имея ввиду то ли еду, то ли внутренние органы. А может быть и всё одновременно. - Ты же такой маленький. Я никогда не был таким маленьким, как ты.

Осторожно - собственные габариты сейчас ощущались несоразмерно огромными рядом с ним - Феликс отсадил пса подальше. Запрокинул голову, закрыл глаза. Открывать их не хотелось. Перед внутренним взором пятном задрожала картинка-воспоминание, и чем больше Кинкейд присматривался, тем ярче она становилась.

Серые стены приюта испещрённые надписями. Он острым складным ножом, перемотанным изолентой, добавляет в общее полотно кусочек своей истории, скрупулёзно выцарапывая дату и имя. Под ноги сыпется штукатурка. Марко стоит за плечом - пахнет сигаретами, потом, кислой яблочной шипучкой и совсем немного серой - и громко лопает над ухом пузырь жвачки.

Феликс вздрагивает - ловит судорогу - подскакивает на диване и оборачивается, чтобы сказать ему, чтобы сказать ему... За спиной только распахнутые настежь окна, темнота и размытый жёлтый свет фонарей. Сколько он здесь пролежал? Час? Два? Три? Накрыв дрожащими липкими ладонями лицо, Феликс надавливает пальцами на закрытые глаза до вспышек цветных кругов. Ему надо вернуться назад в воспоминание, потому что то, что сказал тогда Марко было слишком важным.

Но у него больше нет таблеток. Он не может ни встать, ни умыться. Безвольно опустив руки на диван, Феликс закрывает глаза и дышит, пока в голове дробью голосом Марко стучит отсчёт. Раз-два-три-четыре.

Раздватри.
Раздва.
Раз.

Феликс пытается погрузиться из реальности назад на грань между сном и явью, но перед глазами стояла непроглядная чернота. Он пытается уцепиться за любую мелочь - запах, голос, хруст яблока, которые тот обожал, а Феликс - с некоторых пор - ненавидел. Но чернота сгущалась, затапливая лёгкие, заставляя дышать всё судрожнее, потому что кислорода перестает хватать абсолютно всему. Мысли в голове теряют свою связность, уступив место насмешливому голосу, напевающему eso es el colmo. Что-то горячее вжимается в шею там, где конвульсивно бьётся артериальная вена.

Он тонет, всё быстрее и быстрее опускаясь на дно. В лёгких не остаётся места для вдоха.
Руку обжигает болью. Его резко выталкивает вверх.

Феликс хватает ртом воздух - первый вздох утопающего, прорвавшегося через толщу воды - и открывает глаза, чтобы через секунду потерять сознание снова.

Отредактировано Felix Kinkade (2020-04-04 17:12:52)

А потом - откровенно хуево. Феликс барахтается в собственном бреду точно в вязкой и склизкой тине, то и дело грозящей забиться в дыхательные пути. Воспоминания хаотично сменяют друг друга, искажаясь и превращаясь в бессвязное нечто со знакомыми голосами - кто-то зовёт его, просит вернуться, но Феликс не может понять откуда и к кому должен возвращаться.

Лица каруселью мелькают перед глазами. Чёрные росчерки вместо ртов, пустые тёмные глазницы, неестественно вывернутые руки, царапающие грязное окно приюта. Феликс забивается в самый дальний угол и умоляет кого-то, чтобы это всё закончилось. Над ухом раздается надрывный смех.

Тебе всё это привиделось, чувак.
Меньше мешай на ночь, чувак.

Марко - драные джинсовые куртки, заклеенные пластырем пальцы, тёмные нечёсаные волосы, марки, спрятанные в учебнике органической химии. Марко смеётся каркающе и заразительно, лихо повязывает красную бандану на щиколотку, верит в жизнь после смерти, карму и перерождение. Марко знает тысячу мелочей и может говорить абсолютно обо всём. Марко мог бы основать собственную религию: за ним пошли бы не раздумывая, как когда-то пошёл Феликс. Но он, почему-то, даже не пытался пользоваться своим даром, сосредоточившись на такой мелкой птахе, как Кинкейд.

Господи, блядь, боже.
Как же он любил этого человека.

Феликс чувствует, как по щекам катятся слёзы, но не может остановить их. Рыдания душат, заставляя захлебываться воздухом. Удар обжигает щёку, и он даже пытается ответить, но налитые свинцом руки отказываются слушать его.

Воспоминания снова меняются, напоминая сюр из комнаты смеха в парке аттракционов. Кривые зеркала, кривые картинки в памяти. Марко курит на подоконнике, лениво покачивая свешенной ногой. Мелькающая туда-сюда красная бандана гипнотизирует. Он указывает на что-то за окном и говорит, но звука нет, как будто кто-то выкрутил его до минимума. Феликс тянется к нему и, уже, кажется, почти может услышать его голос, но что-то резко тащит его назад.

И тогда Феликс кричит.

Кричит, пока не хрипнет. Перед глазами подрагивает размытая пеленой слёз люстра, но её закрывает чьё-то лицо. Феликс пытается оттолкнуть его, чтобы вернуться назад, но у него уже просто нет на это сил. С каждым новым вздохом он всё дальше от того, что происходило в воспалённом сознании и всё ближе к реальности.

Он узнает люстру. Ощущает оголённой кожей пушистый ковер под собой, но не чувствует его.
Лицо возвращается. Феликс хочет потянуться вверх, к нему.

- Левандовски? - спрашивает он беззвучно. Сухие губы едва шевелятся. - Зачем ты пришёл?

Не издает ни единого звука, не чувствует ничего.
Только холод.

- Но я так рад, что ты пришёл.

Феликс смотрит вверх, но не может сфокусироваться.
Становится всё холоднее и холоднее.