пытаться сидеть ровно невыносимо трудно: напряжение в мышцах почти реальное, не придуманное от скуки, а вызванное сложными связями в нервной системе, о которых нико не знает ровным счетом ничего. все его воспоминания об уроках элементарной анатомии в рамках курса биологии ограничивались парой шуток с соседнего ряда про половые органы. но сохранять себя в покое невозможно, это факт. ник - пока никто не видит - осмеливается выпрямить спину, свести коленки и уложить на них ладони, так обычно ведут себя дети сюда приходящие (плюс/минус). когда-то давно он тоже пытался, но пустая трата времени, а главенство - хаосу.

теперь нико хватает на восемь вздохов полной грудью. с девятым он горбится, и пятки с мерзким скрежетом по плитке расползаются, чудом не оставляя следов от резиновых подошв. (никаких чудес, это просто навык адаптации. если ты хочешь продолжать, одним из первых правил будет не оставлять следов.)

с десятым - целиком растекается по скамье бесноватой жижей, улыбается собственным мыслям. окружающее пространство слабо его волнует, а собственное ему несоответствие - тем более. по правде говоря, он сливался с толпой, когда того хотел, но большую часть времени, наоборот, стремился выделяться. заметил?
нико избранный: в церковных стенах он может видеть насквозь. вместо отделки смотрит сразу на зарытых в камне.

в основном, все неизменно упирается в то, что думает о ком-то другом он редко, по принуждению или дойдя до граничной точки. зрение сужено до отражения в зеркале: тогда оно ему еще нравится (подожди несколько лет). эскиз кривой, наспех, но что-то в этом есть.

нико представлял себе эту картину тысячу раз: полицейский участок обязательно центральный, комната для допросов больше походит на больничную палату тем, как бела и как раздражает. напротив строгая женщина-психолог, как будто мужчины не способны сочувствовать или хотя бы не пугать детей давлением. коп рядом как раз из таких, но он симпатичный и хмуро помалкивает. хочет доебаться, но формально перед ним ребенок, цифры выигрывают даже у осознанности в глазах и ширины плеч.
и мягкий вкрадчивый голос будет задавать вопросы, пытаясь успокоить самого спокойного человека в этой комнате, и нико придется прикусывать себе язык во рту, чтобы сбиваться, тормозить на полуслове. бегать глазами по предметам на столе, их мало, они все важные, потому что так себя ведут, испытывая стыд и страх. слов тоже должно быть мало, детали - тонкий лед, на который не нужно лезть. нико будет знать: к нему внимание самое пристальное, он ведь немного другой.
и он обязательно облажается, когда, стараясь так сильно, упустит, как с гордостью, глупой, слепой, будет под конец звучать: «я был его любимчиком».

брр.

все под контролем. вероятность развития подобного сценария заботит нико куда меньше, чем то, в этой истории с грустным концом финальная фраза будет не его репликой. это волнует его по-настоящему, и без долгих сомнений, догадок и мыслей, бьет нико слишком резко, он на мгновение теряет равновесие, позволяет лицу искривиться в непонимающем, недоверчивом гневе.
(без меня бы его у тебя не было.)
(нико злится, потому что понимает, что не может свалить вину в сторону. что он сам себе этот приговор как клеймо ставил долго, старательно.)

иса другой иначе.
ник находит с ним общий язык так же легко, как и со всеми остальными в церкви. наверное, для кого-то очень слепого и недалекого они и вовсе выглядят словно близкие. иногда ему хочется в порыве беспечной радости расцеловать того в румяные от смущения щеки. иногда - вспороть горло столовой вилкой, чтобы хрипел еще два часа, задыхался, тонул, мучался.
(бессмысленную жестокость нико в принципе осуждает, но, вы знаете, подростки зачастую так импульсивны.)

он все про него знает, а тот - ему верит.
для отца клиффорда нико при большом утрировании может сойти за секретаря: все, что он сам не хочет говорить, нико может исе хоть на ухо шептать. поэтому когда он говорит другу, что ему передали сидеть дома, то тому нет причин искать подвоха.
кроме того, что нико лжец.

деньги.
он валяется на скамейке, разглядывая расписной потолок в тысячный за жизнь раз. тут нет никого, слишком поздно, да даже если и заглянуть - нико едва заметный. шаркает ногой по полу, думает, что любой человек, когда-либо переступавший порог этой церкви, продаст свою веру в христа за ту или иную сумму денег. нико верит в рыночные отношения: они реальны, убивают, спасают не хуже бога, но, в отличие от него, осязаемы.
наивность в мыслях о чем-то высоком, практичность - в пустых карманах. нико знает, что он чертовски продешевил. возможно, иса лучше, потому что не задается такими вопросами. возможно, потому что глаза у него голубые. ясные такие, по ним мысли в его голове читаются на раз-два. если бы нико был таким же, не было бы у тебя никакого исы.

он знает, уверен, видел своими глазами: с ним отец клиффорд подбирает слова, старается. боится спугнуть или хочет казаться лучше; вертя весь этот клубок в голове нико лишь злится. света сквозь витражи почти нет. если посмотреть на собственную привилегированность под другим углом, то она вполне сойдет за пренебрежение.
нико чеканит в ответ на присутствие:
- иса не придет.

(если захочет, то иса больше не придет никогда, потому что не сможет, блять, ходить, но ты достаточно сильно его любишь, чтобы наведываться в гости?)
собственный голос звучит слишком громко, то так надо, чтобы не осталось сомнений. нико ждет разочарованного вздоха, святой отец не любит сюрпризы, особенно от тех, кому доверяет больше других. я тоже тебе доверял. у нико дурная голова свисает со скамьи, майка задирается на животе, и кроссовки недостаточно чистые, чтобы забираться туда, где достопочтенные люди сидят своими чистыми задницами.
- сказал, что не может, но, думаю, что напиздел. сойду с ума от скуки, если он соскочит, - смотрит вверх тормашками, но почти доверчиво, - поговорю с ним, не переживай.
и подмигивает.

все эти толстые стены про власть.

мать говорит, что перед богом все равны, но, несмотря на всю ее праведность, тут она напиздела.
чуваки на иконах здесь самые главные, но толку от них никакого, лишь страха нагоняют (нико знает их поименно и не боится). номер два - это священники, их обязательно нужно слушаться. сперва он говорил об этом исе чуть ли не каждый день - планомерно закладывал фундамент, попутно вписывая себя в эту сложную лестницу. он над ним, глупым, теперь тоже имеет власть. не столь очевидную, ничем не прикрепленную, но нико сидит здесь вместо него, думая, что отвоевывает собственное место. и считает себя очень важным.

знает, что его читают проще простого. сколько угодно можно чуши нести, играться, по глазам святому отцу все понятно. и дело даже не в годах знакомства, помноженных на степень близости. ему понятно было всегда.

ему понятно все и теперь.

недовольство холодное, нико к нему не привык. обида колется (шипы на розах, когти в мягких лапах). ни с кем отец клиффорд так разговаривать не будет, только нико здесь рабочая лошадка, ему не нужно лживой заботы, вечных успокоений, трепета, вкрадчивых голосов. нико из них, наверное, вырос, все нежности по наследству исе вместе с вниманием, восхищением. у нико больше ничего нет, кроме мятых купюр и хрупкого самолюбия. оно трещит от звона кричащих мыслей о том, что важнее, любимей сегодня другой.

святой отец, насколько верен тебе голодный пес?
(щ е н о к.)

вычесал, накормил, выдрессировал, доволен? но нико четырнадцать, и за свою правду ему хочется драться до крови.
сильнее всего полосует то, что на него даже не смотрят. на неприятные вещи, которые нельзя убрать из виду, проще закрыть глаза, которых ты раньше с меня не сводил. стоит клиффорду отвернуться, на лице у нико и тени улыбки не остается. глупое подыгрывание его вранью бесит, собственная беспомощность бесит, пустые скамейки тоже бесят. были бы здесь люди, он мог бы закричать и все бы ему поверили.
прогонишь - хуже будет.
- не хочу, - вскакивает с места, не теряя координацию, портит святому отцу вид, садясь прямо перед ним. полная расслабленность против нервного напряжения; ника снова хватает на долю секунды. тот и взгляда не успевает с фляжки в своей руке перевести, как он уже сдается, забирается на скамью с ногами. 
- нууу, - тянет и выхватывает надеюсь, что алкоголь, - не убивайся ты так.
отпивает полглотка, морщится, от вкуса и горечи удовольствия испытывая ровно ноль и даже не пытаясь выглядеть крутым. иса, в любом случае, так не смог бы. он и слова лишнего не скажет, в то время как нико хер заткнешь.
он возвращает флягу в ладонь; от едва ощутимого касания пальцев перед глазами картинки яркие про то, как эти пальцы могут быть у него во рту.

- я могу с ним все, что угодно, - говорит, будто секретом делится, и верит, - забрать у тебя, если захочу.

сам блаженный иса ему, конечно, нахуй не сдался. нико хочет равнять себя с теми, кто старше по званию. если бы эта шаткая иерархия опиралась только на библию и прочие замоленные книжки, то ничего не поделаешь. но отец клиффорд хер клал на священные писания. и нико не нужно лезть в список статьей, за которые сажают, чтобы знать, что на них тоже забито.
мама называет его капризным, директор школы - инфантильным, иса - наивным.
святой отец называл нико мальчиком неглупым.
(теперь за дурака держит.)

тот, опуская коленки на скамейку, садится на пятки, дергается.
- что с ним такого особенного? - огрызается, - или что со мной не так?
слишком много гонора, это не сработает. нико знает: он хороший, когда не возникает и не задает вопросов, но контроль где-то за дверьми остался. ему обычно больше все равно, такой словно и не думает ни о чем вовсе.

но лицо напротив тоже бесит, хочется, чтобы оно изменилось. не с пренебрежением смотрело, а как раньше. на иконы бы кто так смотрел.
его внимательнее будут слушать, если он на полу будет стоять на коленях. жаль хвостом от нетерпения не размахивает. собака на сене: меня не хочешь - никого не получишь. нико в глаза смотрит пристально, там вырисовывает прицельная сетка, все не знает, куда бить, но так хочется. его внимательнее будут слушать, если голос сделать мягче, льстивее.
иса, наверное, так умеет совершенно идеально.
иса, наверное, не лжет никогда и не сравнивает. в нем злобы нет, и он с вызовом смотреть не способен.
у нико только это и остается.

над нико никто так больше не смеется. за глаза только если дураком называют или подхватывают его собственный смех, но так чисто, в открытую - никогда. раздражает, привыкаешь, иллюзию собственной избранности ломают ухмылки, тон насмешливый. но ник поклялся бы на библии, что раньше их не было, да боится, что она загорится под его ладонями. когда они еще были чистыми, было обожание, и дальше, там, под равнодушными водами был страх. только он светил тебе в поиски, боялся ведь ошибиться, испортить себе жизнь.
но обошлось, святой отец словил джекпот, из всего выводка щенков нашел себе бракованного.
теперь любуется его попытками выгрызать себе хозяйское внимание.

нико не сводит глаз в ответ. в них злобу топит сомнительная ласка, а говорить себе нет так никто и не научился. сперва замирает в ожидании, затем - как завороженный. его внимание легко захватить любой игрушкой, но клифф трогает почти трепетно, говорит: игрушка здесь ты.
с нико смывает всю спесь, он змея под гипнозом у музыки. не получает того, что хотел, но хотя бы убеждается: ни восхищения, ни страха, в глазах напротив осталось только желание.
(это невзаимно; сейчас кажется ему наивностью, глупостью, но потом ты признаешь: это в крови, в голове, в самой сути. тебе так нужно, чтобы любили искренне.)
хлопки по щеке - разочарование. понимание, что придумывал себе херни, тоже отдает унижением. нико чувствует остро и не может с этим справиться, принять, проехать, выбежать из церкви. самоконтроль самолюбием давно повержен.

чужие слова ничего не значат. нико не знает, откуда оно и сколько там смыслов. работает только интуиция (ничего хорошего) и понимание сути (это все еще насмешки). со стороны, наверное, смотрится круто: кидаться в малолетку своим самодовольством, смотреть, как от его пустой башки отскакивает и безыдейно катится на пол.
все попытки вгрызаться у нико обезвредят на стадии неумелых прелюдий. зубы из щенячьей пасти повырывают один за одним, больно будет.
боли нико боится. привык к тому, что любят, берегут, кругом одна анестезия.

обидно.

время снимается с паузы, он отмирает, губы трогает подобие улыбки:
- а, я знаю, - тихо совсем, но здесь каждый вздох отследить можно. если святой отец постарается, то за попыткой задеть увидит стыдливо загнанное в угол отчаяние. эту мысль яркую, кровоточащую: я был тем самым, теперь ничего не значу.
церковь многое дает, тут мама была права. надо было верить в бога, но нико заблудился, прозевал поворот и вот уже верит только в себя.
(тоже хочется культа, знаешь ли. тоже хочу, чтобы ты на меня молился.)
- вырос слишком?

иса слегка тщедушнее. нико таким был, пожалуй, пару лет назад, а сейчас растет быстро. отца никогда не видел, но, судя по всему, весь в него. в нико давно ни слабости, ни хрупкости - всего того, на что они клюют. скромности, робости, которые должны быть. когда нико дергается, перемахивает ловко через чужие ноги, садится святому отцу на колени, в нем нет ни ребячества, ни легкости. всего того, что нужно тем, кто любит маленьких мальчиков.
кости нику сломать уже трудно, психику - еще сложнее.
(он ребенок там, где упрямство и склоки, где обидно так сильно, что сворачивать с дороги будет предательством собственных ран. зря бил что ли. смотри как льется.)

он тянет руки к воротнику рубашки, хочет трогать, хвататься, в идеале бы рвать. он нелегкий давно, и мама говорит, что будет высоким. знает, какой тяжестью чувствуется сидя в своих старых спортивных штанах на мужских коленях в строгих брюках. носком кроссовка скрипит по скамье.
нико лицемерит: думает себе там про высокие чувства, про желание бесконечного обожания и собственные нежные терзания, но резкой шальной мыслью знает без сомнений, что его утешит.

как изменилась его жизнь, когда дошло (аллилуйя), что можно еще и брать. радуется этому как ребенок.
- тогда давай уже все оформим по-взрослому?
магии таинства давно не осталось, нико убедился, что скучать будет, но назад не вернет. ну типа там неумолимое течение времени. либо уходи, либо подстраивайся, а лучше, чем он, не адаптируется никто. нико кристальную честность в неосознанно им же закопанный труп морализма пихает.
для таких разговоров дистанцию лучше сокращать, и он это делает.
- мне нужно, ты же знаешь, - слово деньги сказать не получается, - как обычно, только больше.
в три раза больше, да, нико хочется шутить про инфляцию, от которой он знает-то одно название и уж никак не значение.

Отредактировано Nico Thorne (2020-03-12 00:41:33)

нико кажется, что он больше упустил, чем приобрел, когда ему только четырнадцать, но будь второй шанс вряд ли бы он снял картину по иному сценарию. школа похожа на зоопарк, где дальше клетки морду не просунешь и рычи себе сколько угодно. расписание, график, куча зрителей, спасибо, что ставки не делают. нико видел реальную жизнь, и не то чтобы она совсем была для взрослых. просто там нет правил и всем плевать на то, чья кровь проливается. его подружка, безупречная агата, может порезать палец об бумагу и даже с этим предлогом пойти к медсестре в надежде свалить с уроков.
здесь святой отец может за излишнюю наглость приложить дурную голову нико об алтарь и разбить ему череп, а десятки иисусов на всяческом божественном стаффе не скажут ни слова.
скорее всего нико даже не особо тщательно будут искать, если его труп будет догнивать на заднем дворе церкви. ну вы знаете, эти проблемные подростки, которые постоянно попадают в неприятности. разве что мать окончательно сойдет с ума и, наверное, вздернется. и лишь бы святой отец до конца своих дней невыносимо скучал.

(будешь же будешь)

спустя пять лет нико придет к мысли, что брать деньги было перебором, но, блять, чертовски гениальной идеей. тогда это казалось идей фикс, потому что никаких других рычагов для манипуляций под рукой не было. то, что окружало всего всю жизнь, заставляло ее же ненавидеть. нико мечтает выбраться, нищета в сотни раз страшнее куда-то там упавшей гордости, падения которой он даже не чувствует. это все еще игра.
он ревнует, мучается, но он все еще в выигрыше.

такими, как иса, управлять проще. ни слова правды, только бесконечное литье в уши, вдавливание собственных установок в податливую детскую психику.
нико не надо ничего рассказывать тупого, ему не нужна терапия, он не боится осуждения и умеет отключать мозг. дефектность, за которую приходится доплачивать. нико чувствует себя гребанной золушкой.
чтобы изменить его жизнь кардинально нужно куда больше денег и, что самое важное, лет. он пока скован этой вечной игрой в ребенка, но его мечты напрочь лишены наивности. (помыслы тоже)
(мысли)

и клифф может трогать его сколько угодно, пока нико имеет со всех этих нежностей свое. какие-то границы прозрачные, наверное, есть, но переступать пока никто не собирается. в конце концов, в этих стенах только благословение и никто никому не причиняет боли. только ревность - кошачье когти в ускоренно бьющееся мальчишеское сердце.

- что ж, - пожимает плечами, - тогда мне нехрена здесь делать.

ису тебе хочется, но иса так не умеет. иса вообще ничего не умеет, даже жить по-нормальному. нико не уверен, что действительно не убьет его при первой же встрече. вдруг ему тоже понадобятся деньги, и святой отец расщедрится, утонув в этих жалобных глазах.
нико нужно встать и уйти, чтобы выглядеть хоть немного принципиальным, но он не торопится. рандомно жалеет о том, что уже слишком умеет целоваться, старшеклассницы в школе в восторге, зря времени не теряет, поэтому отца клиффорда не порадовать трогательной неумелостью, которая ему так нравится во всех, кроме ника.
он приближается к его лицу по глупой инерции, из желания оставить еще больше вопросов и хоть как-то отомстить. нико всегда бьет в ответ, никому ничего не прощает. прикусывает губу, пытаясь не выглядеть совсем уж омерзительно вульгарно, но чувствует на зубах горечь с солью и медью. облизывается, понимая что к чему.

эти напыщенные правила улиц: ты не живешь, если не знаешь вкус собственной крови.
нико знает, ему иногда все-таки приходилось получать по лицу: умение забалтывать не работает на второгодниках с умственным развитием пятимесячного бульдога.

но здесь не так, будто церковь как обезболивающее.
мелкая неурядица, нико улыбается красным ртом, а святой отец ловит его растерянность, повторяет свое движение пальцем по его губам, снова гипнотизируя и не давая страху и шанса взять вверх. если кровь - это что-то про боль, то нико вновь выворачивает все наизнанку. вот теперь он выглядит омерзительно. без малого поехавшим, ей богу, потому что все, что происходит в этих стенах, приносит раны, но нико плевать.
и вот они кровоточат, а ты улыбаешься.
и я тебе таким нравлюсь.
странным образом они будто забывают, о чем был разговор.

но отрывая взгляд от чужих глаз, нико опускает его на свою футболку, залитую слишком сильно, он никогда такого не видел. все должно быть проще и меньше. трогает нос, пальцы все в крови моментально, будто льющейся из вспоротых вен, и панике, наконец-то, дают всю свободу. ник обводит ладонями подбородок, должна быть рана, блять, что случилось, но слабость разве что только от страха, от холода и дрожи в мокрых пальцах.
пальцах, которыми он хватается за чужую рубашку, пачкая ее алой мазней, и слезает с колен без прежней ловкости, едва не теряя равновесия, фокусируя взгляд на каплях, больших, густых, оставленных повсюду на полу и скамье.

- она не останавливается, - не контролируя, что он делает; с нико смывает всю спесь, он просто испуганный пацан, хватающийся за лицо, растирающий кровь по щекам, - она не останавливается.