Господи иже еси на небеси
От этого долбоеба меня спаси.

Ему пятьдесят. Он стар, как говно мамонта и давно не спрашивает за какие грехи. Их слишком много, чтобы перечислять все, а если прикинуть, то этих грехов хватит для обнаружения парочки проблем.

Что хуже: революция или Оуэн, Олдос старается не думать. Одинаковый пиздец будет и там, и там, если все пойдет не так, как хотелось бы, но под карающий поезд Расмуса можно было бы кинуть Крута, в надежде, что тот его пощадит. Под несущийся же поезд Оуэна кидаться было некому, а тормозить так тем более. Хотелось уже давно спросить: он всегда был таким без тормозов или это уже о процесс взросления тормоза порасшибались, но как-то времени не хватало.

Ладно, не хватало духу начать разговор без возможности скатить все это в огромный скандал.

Видит боже
(а боже не видит, иначе бы всем был пиздец)
он старался быть примерным отцом, наставником и учителем.
Видит боже, он даже ни разу не поднял голос, хотя было за что.

Скажи мне, кто твой ученик — я скажу, кто ты.

Оуэн, блять, был просто великолепным олицетворением всего того, чем Олдос не являлся. В словаре напротив «антонимы» висели их портреты, а более или менее просвещённые уже гадали ебет или не ебет.

Не ебал, конечно.

Непросвещенные гадали тоже, а твиттер на какое-то время стал олицетворением всего того разумного, доброго, скрепного, что таили в себе люди. Туда он не заходил, по крайней мере, с пару месяцев. агент справлялась за него и слава богам, по крайней мере, она хотя бы верила, что он не педофил. Оставалось убедить читателей.

Читатели убеждались, но лавину фанфиков было не остановить.
(спасибо тебе, дорогая, что объяснила что такое фанфики)
(нет я не хочу зачитывать это)
(НЕТ НЕ НАДО МНЕ ЧИТАТЬ)
Оставалось надеяться, что там не было новых «50 оттенков серого». Хотя с каждой очередной выходкой Оуэна, желание завести пыточную возрастало в разы.

И, видимо, чувствуя, Оуэн умудрялся не переходить эту тонкую грань, которую то сам Олдос с трудом замечал.

У него был застой. Полнейший застоище. Три главы, которые нужно было сдать еще вчера и желательно быстро, были написаны примерно на ноль процентов, а сотовый был отключен из-за разъяренной агентки, которая, обещала выдернуть ему душу и скормить читателям. Олдос ей почти верил, поэтому посматривал на часы и гадал, когда же та решил все же исполнить свою угрозу.
Уточнять, что душу ему выдергивают уже вот пару месяцев и очень умело, что осталось примерно нихуя, он не спешил.

— Виски на место поставь, — Олдос даже взгляда не отрывает от «Чужака» Стивена Кинга. Кто сказал, что в пизделовке двух фандомов Кингов он вообще обязан участвовать? — Помню. Много.

Олдос тяжело вздыхает. Про себя. Даже взгляда поднимать не надо, чтобы видеть то самое лицо Оуэна, когда он опять. Или снова.
Олдос тяжело вздыхает уже вслух, но продолжает скользить взглядом по строчкам книги, не читая. Ну вот на что он надеялся, а?

Отчасти, он признавал свою вину. Отчасти, конечно. Нужно было больше заниматься, практики там, вот это вот все. Но даже небо, даже Аллах прекрасно понимали, что из этого вот всего ничего не выйдет, потому что… Оуэн. Потому что сотня причин, плюс кривые пентаграммы по всему дому, не просто говорили, кричали о том, что идея эта изначально была тупая и лучше бы он оставил этого демона в Оуэне.

Но Олдос это и без пентаграмм прекрасно понимал.

— Что ты натворил? — он все же откладывает книгу, загибая уголок листа — дурная привычка, которую он переносит только в себе. Виски отдает отвратительным привкусом надвигающегося пиздеца и кажется излишне разбавленным уже растаявшим льдом. — Давай только без вот этого вот всего. Что ты натворил?

Олдос подозревал, что когда-нибудь, по итогу, он закатит глаза так сильно, что те сделают оборот на пятьсот сорок градусов и остануться в таком положении навсегда. И Олдос догадывался, что виной этому всему будет не Эбби, что придет выдирать душу с корнями, не Хитт, разбивающий ему бутылки о голову с упрямством горного барана и даже не Курт со своей революционной идеей, а Оуэн. Малыш Оуэн, который, наверное, говорить то только научился лет в пять. Если не во все семь. Тот самый Оуэн, чей талант к чему бы то ни было, был изъят создателем или кем там наверху еще при рождении.

Олдос, конечно, догадывался, что все будет не так просто, как хотелось бы, но когда его останавливали трудности?
(он вспоминает Кристиана
И Хита
И Астарот
А лучше бы, блять, остановили)

Но бронебойный гештальт на отцовство и чувство ответственности за этого мелкого, перекрывали все возможные неудобства. Ну, он так думал, конечно же. Он так думал первые месяцы, а потом еще немного, а потом понимал, что не оценил тот масштаб бедствий, которые Оуэн мог ему нанести.

То есть, ну что можно было взять с подростка, который только сбежал от бока матери, пускай и не самого заботливого? Что можно было взять с подростка, в котором накапливались тараканы, пока что спрятанные за надежной стеной?
Вот и Олдос здраво судил, что брать с него, в принципе, нечего. Поэтому терпел. И даже немного чувствовал себя виноватым. Видел ведь, что творил его знакомый с семейкой Маколи, но почему-то молчал. Не его дело, да? Не его проблемы, ведь так? У всех у них была своя голова на плечах, но кто ж мог подумать, что у некоторых голов протекала крыша.

Отставляя бокал с виски куда подальше, чтобы не подавиться там, ну или не запустить в стену, Олдос скрещивает руки перед собой, облокачиваясь на них и очень очень внимательно смотря на Оуэна. Он понятия не имеет, что хочет сделать этим взглядом. Прожечь нельзя, а вернуть все обратно… если бы это было Олдосу под силу, то с половиной проблем он бы уже давно разобрался одним таким взглядом.

Хотелось закричать, а потом приложить ладонь к лицу, а потом снова закричать. В его жизни все продолжало быть стабильным.

Оуэн выглядит очень даже милым, когда тараторит так, пытаясь скрыть волнение
(а волноваться есть за что
за собственную жопу, например)
и казаться абсолютно невиновным и непринужденным. Как вы понимаете, у него получается очень не очень.

Олдос слушает его очень внимательно и так же внимательно рассматривает. Хочет уловить хоть каплю стыда, но не к тому и не за тем обратились, как говорится.

У Олдоса опять цирк на выезде, клоуны начали свое выступление, а надежды на то, что все будет не так катастрофично, как это кажется на первый взгляд, совсем нет.

— Скажи ты идиот? — Олдос тяжело вздыхает, снова подтягивая к себе стакан и делая глоток. — Нет, не отвечай, я знаю ответ на этот вопрос. Что в просьбе недельной давности «никакой практики пока я не разрешу» тебе было не понятно? Повторить на латыни? На русском? На французском? Хотя нет, последнего я не знаю.

Вздох тысячи мучеников проносится по комнате, пока Олдос все так же сверлит взглядом Оуэна, пытаясь найти в нем хотя бы зачатки здравомыслия.

Нет. Ни грамма.

Но в глубине души почти гордится им: призвать демона в собаку и не быть умерщвленным сразу же — это определенно достойно похвалы. Для Оуэна, конечно же. Олд не верил, что тот добьется хотя бы этого.
Но на похвалу расщедриться он не спешит.

— Она не сожрет, я сделаю это первым. Давай-ка проясним. Сейчас по городу бегает собака, в которой находится демон и ты понятия не имеешь, как ее найти и как изгнать из нее демона, я правильно понимаю?