Седьмое-седьмое-седьмое-о, седьмое под винцо и крики боли инквизитора-седьмое-седьмое...
ВОСЬМОЕ.

Эндрю изменился, но вышел из цикла так же глупо и бездарно, как и вошел в него, - ничего не заметив, да попав впросак. Таким нелепым и получается утро нового дня, в котором он просыпается не от будильника, извещающего по будням о необходимости идти на скучную работу в офис (в семь утра, разумеется), а от тошноты, головной боли и желания сдохнуть [поздравляем, Эндрю Ливингстон, вы словили первое в своей жизни жесткое похмелье]. Возможно, из-за количества выпитого вчера не замечает странностей. [Какое еще похмелье в откатывающемся назад дне?] Раскрывает веки лениво и болезненно, не желая вылезать из постели, но и не желая ее заблевать.

Женщина. Мертвая, сука, баба. Прямо на другой половине кровати. Лежит и пялится на него.

Если говорить честно, то Эндрю сперва не понимает, что перед ним именно труп - отпрыгивает в сторону и падает на пол с полной уверенностью, что на него смотрят живые глаза, пусть и на разбитом лице. Еще секунда требуется на то, чтобы вспомнить, уложить факты в голове и осознать произошедшее. Мысленный вердикт приносит приступ истерического хохота.

Она села к нему в машину, как всегда, слишком просто. Каждый раз одна причина - деньги на сумочку. Обычная проститутка с обычными потребностями. Эндрю она нравилась потому что чем-то напоминала Джоан (явно не сексом).
Чаще всего они еду к нему, проводят вместе вечер и расстаются, но не сегодня. Сегодня он решил, что хочет напоить ее и напиться сам. Однако мало что меняется [Эндрю в отчаянии ищет новые варианты давно выученных событий] ровно до тех пор, пока на его телефон не приходит смс: "Меня и дочь ты никогда больше не увидишь, тебе ясно?"

Она говорит: "Кажется, твоя жена та еще стерва, сладкий?"
Он отвечает: "Да, та еще стерва."
А затем бьет в лицо, садится сверху на кровати и долго-долго колотит, пока шлюха не перестанет закрываться руками, издавать звуки и подавать признаки жизни. От усталости Эндрю упадет на кровать рядом и быстро заснет.

Слезы уже заливают лицо, но Ливинстон все никак не может остановить хохот. Это и есть сумасшествие? Теперь ему мерещится, что наступило восьмое февраля? Это конец? Еле заставляет себя подняться на дрожащих ногах и посмотреть заплаканными глазами на часы. Конечно же, они подтверждают одновременно худшие и лучшие опасения.

Поймите правильно, Эндрю мечтал о новом дне и жизни без цикла, но настолько к оному привык, что абсолютно разучился жить в мире, в котором не мог знать что-то наверняка. Его охватывает все вместе: радость, дикий ужас, злость, грусть и отчаяние. Оно заставляет дрожать, испытывать нервный срыв, вновь падать с ног на колени, будто новорожденному олененку, только обучающимся искусству грациозной ходьбы.

Поднимаясь по стеночке, Эндрю хочет решить, что ему делать дальше, но голова отказывается давать ответ, оставаясь пустой. Тревога уже давно плясала самый жаркий свой танец. Он подходит к трупу, прикладывает пальцы к шее, пытаясь прощупать пульс [ну а вдруг!], и по вполне очевидной причине ничего не чувствует под холодной синеватой кожей (от ударов?). Половина вчерашнего избиения вспомнить не удается, как и точный момент, в который девушка сдохла.

Эндрю не жалко ее.
Эндрю ничего не испытывает.
Эндрю даже не думает, как поступить с телом.
Ведь только-только обнаружил, что, оказывается, спал в окровавленной рубашке, а костяшки пальцев разбиты.
[Сколько раз он уже потрогал свое лицо, черт возьми?]

Стук в дверь заставляет обернуться в сторону открытого прохода в гостиную с глазами добычи, заслышавшей хищника в кустах, но неуверенной в этом. Он не готов к гостям, ой, как не готов. Мгновение, проведенное в надежде, что незнакомцу надоест стучать, оборачивается новым стуком. Кто бы там ни был, он был очень настойчив.

Ливингстон идет по дому буквально на цыпочках. И не думает посмотреть в окно, да проверить, поскольку освободившееся в голове место заполнили не необходимые ныне мысли, а вернувшаяся тошнота, которую следует продолжать сдерживать. Не осознает, насколько помятым оказывается: влажный от пота, измазанный в крови, да с синяками под глазами - мечта любого детектива, желающего по-быстрому заслужить премию. К счастью, за дверью вовсе не коп. С уже равнодушным от ступора [он же проснулся, мать его, в восьмом!] лицом, но все такими же дрожащими руками Эндрю приоткрывает дверь, дабы взглянуть на пришедшего.

Не обращает внимания ни на то, как выглядит, ни на необходимость уничтожить улики. Забывает, что в реальном мире нечто следует скрывать, а не просто творить все, пришедшее в голову. Впрочем, ума тут же закрыть дверь ему хватает. Испуг отрезвляет, заставляет взять себя в руки хотя бы на миг. [ЕЩЕ РАЗ ПОДУМАЙ, ХОРОШЕНЬКО ПОДУМАЙ, ЛИВИНГСТОН.] Человек за дверью ему неизвестен, а потому опасен. Как он себя назвал? Представитель чего-то-там?

"Здравствуйте, меня зовут Эндрю Ливингстон, и я представитель торговой фирмы..."
[Не время воспоминаний!]

Новая волна паники накатывает внезапно. Заставляет прижаться спиной к двери и сползти вниз. Он все еще за ней? Что ему нужно? Что делать? Как? Что? ААаАааА, блять.

Дыши-дыши-дыши. Главное - это дышать, правда? Дыши-дыши-дыш... Дыхание срывается. Эндрю жадно хватает ртом воздух, сидит на полу и вцепляется пальцами в волосы. Сердце больно колотится, и он думает, что умирает. Ему страшно и плохо максимально сильно. Никакие мысленные уговоры не помогают исправить положение.

"Открой", - меняется тон голоса.

Задерживает в легких воздух, понимая, что этот тип все еще стоит там. Все это время стоял.
Выломает дверь? Но зачем? Кто это, черт подери, такой? Даже представители Свидетелей Иеговы, несмотря на настойчивость, никогда ничего не ломают. Нормальный человек, завидев окровавленного мужика, не станет выдавать угрозы подобного вида, а позвонит в полицию, ведь так? Правда? Правда же? У Эндрю есть шанс??

Что же это за дверью?
[ э  т  о     к  а  к  а  я  -  т  о     х  у  й  н  я ]
тук-тук, открывай

Он точно едет крышей, но медленно поднимается и открывает дверь уже широко, смотря на человека перед собой взглядом между "я убью тебя прямо на месте, прямо сейчас" и "пожалуйста, помогите, я вернулся с другого света". Одно ясно точно - паническая атака не закончилась.

- Кто ты? - делает шаг вперед, хватает за одежду, тащит на себя и трясет человека в руках, повторяя нечто невнятное, пока обессиленно не разжимает ладони, скользит пальцами по пальто вниз, - Я... Не знаю, что происходит... Я не понимаю. Я... - трясет головой, будто рассчитывая избавиться от неконтролируемого страха столь странным методом, - Я умру.... Меня точно убьют... Оно было седьмым! Каждый раз! Теперь восьмое, я не знаю... - говорит, будто нашкодивший ребенок, разбивший вазу, но только вызвавший "восьмое февраля".

Его настроение стало не просто качелями, а мертвой петлей. Эндрю отдаст что угодно, чтобы его проблемы решились сами собой, будь перед ним хоть Сатана.

Оплеуха и впрямь приводит в чувство, да вынуждает пошатнуться, отклонив в сторону голову. Если бы не кровавые разводы на лице, то вполне бы четко на коже прослеживался отпечаток чужого удара. Из головы будто выбивают все паникующие мысли, оставляя натуральный шок и широко распахнутые глаза на глупом выражении лица.
[Погоди, что? Ты меня ударил? Кто ты вообще такой?! (х2)]

Вдоволь мысленно повозмущаться ему не дает толчок. Эндрю приземляется в кресло, насильно выталкивая из легких воздух. Ему больно, но больше не от бесцеремонной грубости, а от просыпающейся гордости и высокомерия, которые активно уязвляют. Человек, вошедший в его дом - это, во-первых, лжец; во-вторых, наглый засранец; в-третьих, тот, кто может помочь. Последнее он понимает и без объявления вслух по поведению крайне вальяжному. Много что узнав о демонах, инквизиторах и демонологах во время цикла (и все равно поверхностно), из-за лишь на время утихшей паники Ливингстон все же не доходит до вполне очевидной в его положении мысли. Он так много задумывался на религиозные темы и все равно не думает в нужную сторону... Неудачный вышел католик.

- Кто ты?! - повторяет изначальный вопрос, но уже с большим возмущением, нежели испугом.

Ответа все равно не дожидается.
Команда "заткнись" действительно затыкает. [Чудо какое-то.]
Открывает и закрывает рот, хлопает все еще широко раскрытыми глазами, да не знает, как же ему парировать нечто подобное.

Додуматься не позволяет резкая пронзительная боль в районе висков, от которой хочется вскрикнуть. Благо, та утихает почти мгновенно, сменяясь картинками прошлого. Нет, не картинками. Эндрю натурально переносится в прошлое, совсем оного не осознавая. Ему кажется, что восьмое февраля - дурной сон, а теперь пришла пора вернуться в правильный мир. Его впервые успокаивала мысль очутиться в цикле. В гробу он видал непредсказуемую реальность.

Издает нечленораздельный звук вроде "угх", когда его вырывают с силой из всепоглощающих воспоминаний с новой порцией боли. Чем бы ни было существо рядом [уже существо, не человек, верно], оно делало свои дела без лишней осторожности, упиваясь самим процессом, аки нетерпеливое дитя, желающее все сладости с праздничного стола (измазываясь параллельно в крему и уничтожая целостность блюд). Оно действительно может помочь...? Чем сильнее углублялось знакомство с неизвестным, тем слабее в это верилось.

Но наивная вера слепого котенка все еще крепка. Он пищит, трясется и зовет маму или теплые руки хозяина.
Эндрю никого не звал, но его решили приютить насильно. Пока что он не против. Потом будет жалеть и плеваться при мысли о свершенном.

- Разобраться? - неуверенно и все так же глупо переспрашивает, чуть расслабив выражение лица, но крепко вцепляясь пальцами в подлокотники.

Нечто с лицом взрослого Рона Уизли (каким Ливингстон себе его и представлял при чтении), да магией настоящего волшебника, предлагало желанную помощь. При этом тысячу раз повторив имя другого, конечно же. [Лучший способ завоевать доверие клиента - называть его по имени почаще от начала и до конца сделки.] Однако долгие годы работы торговым представителем делают свое дело, вынуждая не банально согласиться и бросится на спасательный круг с шипами, а задать два профессиональных вопроса:

- Как именно? - и, спустя небольшую паузу, - На каких условиях?

И если от первого вопроса что-то еще зависело, то второй был задан чисто ради формального "я так просто не продаюсь". К несчастью, в настоящий момент Ливингстон не откажется от любой хорошей помощи на любых условиях.
Опять же для вида поднимается на ноги (нельзя позволить смотреть на себя сверху-вниз).

- Может быть, хотя бы назовешь свое имя, демон? - наконец догадывается, хотя и все же не до конца (скорее, проводит эксперимент с реакцией собеседника).

Он не знал, что свои имена демоны не называют. Его понимание сути находилось между адекватным "демоны - протокосмическое желе" и неадекватным "ангелы и демоны, падение Люцифера, страшный суд".

[Так ты замаринуешь сердце или засушишь?]
[Используешь для приготовления зелья в своем Хогвартсе?]
[Или стереотипно сожрешь?]
[Зачем сердце? Почему именно оно?]

Эндрю теряется от такой просьбы. Она звучала так, как могла бы звучать в каком-то дешевом бульварном романе или фильме категории B. Лицо искривляется, когда он понимает, что демон перед ним не шутит, либо шутит настолько убедительно, что почти серьезно. Если уж и говорить о клише, то почему не душу? Почему не "служить в жизни и в смерти"? Какой толк от сердца? Всего лишь орган, ничего не значащий для твари с Изнанки. Попытки понять столь странную просьбу приводят к еще большему замешательству и панике.

Нельзя выбрать и откатить день назад, если выбор вдруг окажется неправильным. С другой стороны... А что он теряет и чем связан? Никаких ведь страшных документов, подписанных кровью, не предлагают. Ливингстон может отказать, но где гарантии, что это самое сердце у него не вырвут и без всякого согласия?

Жмет руку неуверенно и слабо, до конца не обдумав решение. Ничего не говорит и уходит от прямого взгляда в глаза, вместо этого прожигая взором рукопожатие. Ничто не терял, но ощущение западни все равно не покидает. Устный уговор - это не документ, в котором можно прочитать мелкий шрифт.

Внезапно усиливает хватку и тянет на себя, дабы вблизи вновь поднять глаза на лицо и чуть ли не прошипеть:

- Будем знакомы, Мефистофель.

Эндрю не цепляют слова об отсрочке, ибо он не думал дальше одного дня вперед. Его не волнует и то, насколько нелепо звучит чужое имя. [Мефистофель? А я - Фауст, значит?] Беспокоит, как бы новый знакомый не начал считать, что отныне имеет права распоряжаться не только его внутренним органом, но и чем-то более эфемерным, скрывающимся под эпитетом "сердце": свобода, мысли, дух и право выбора. Ливингстон пожимает руку в надежде на помощь, а не для того, чтобы отдать нечто взамен.

Ни разу не справедливый. Честность - это бред для смертных, а Эндрю имел самомнение и амбиции Бога из иного мира, которые еще только предстоит выправить. Его стремление к тотальному контролю происходящего, к примеру, никогда не исчезнет.

- Алиби?

Отпускает руку и уходит в глубь гостиной - подальше от некомфортно пристального взгляда. Он не думал о том, как ему поступить с телом. Даже плана действий не составлял, да и понятия не имел, как правильно прятать трупы или улики. Алиби для него - красивое слово, услышанное в криминальной драме, но не более. Впрочем, учить скрывать истинные намерения или притворяться кем-то совершенно иным не стоило, поскольку именно оный навык достаточно часто приходилось оттачивать в цикле.

- Что.. Что мне делать? - сквозь силу признавался в слабости, успокоившись уже почти окончательно.

Мысли, сосредоточенные на одной точке (человеке), помогали собрать и прочие мысли в кучу, несмотря на хуевое состояние психики в общем.

- Она лежит там, - кивает в сторону спальни, не желая входить, но не потому что его смущал или пугал вид мертвой, - Нельзя ее оставлять в таком состоянии. - пытается шевелить мозгами и делать свои первые разумные выводы, но выходит паршиво.

Приглаживает волосы рукой, мечется глазами в интенсивных раздумьях. Ходит по гостиной туда-сюда, не в силах успокоится. Еще немного, и его вновь хватит удар панической атаки. Внезапно сорвавшись с места, подходит к проему двери в спальню и неосознанно втягивает носом застоявшийся воздух: приторно-сладкий, тошнотворный запах. В ту же секунду не сдерживается, хватается рукой за рот и сбегает в ванную, дабы проблеваться.

Эндрю никогда не думал, как пахнут трупы хотя бы после двенадцати часов с момента смерти. Этот запах настолько необычен и ужасен, что доводит до навязчивых мыслей, вроде "я туда не пойду! ни за что не пойду!". Уникальный случай незавершенного и больного на голову психопата с вкраплениями отныне более неуместной нормальности.

- Черт-черт-черт! - отползает по кафелю к противоположной стене, закрывает рот руками, полностью очистив желудок, и теряется в пространстве.

Любое худшее утро меркнет по сравнению с худшим утром в его жизни. Надо было запереть дверь. Все двери.
Еле заставляет себя подняться на ноги и включает воду в раковине. Брызгает ею на лицо и тяжело дышит, не выключая поток.
[Ты убил ее - дело сделано. В твоей гостиной стоит демон. Сегодня восьмое февраля. Живи дальше. Нету смысла? Найдется. Ты ведь так мечтал выбраться!]

Звук воды прекращается.
Эндрю выходит из ванной нихрена не посвежевшим.

- Так что мы будем делать, говоришь? - криво и болезненно усмехается.

[Если меня арестуют или сожгут, то ты нихрена не получишь. Не в маринаде, не высушенное.]

Эндрю зажимает нос пальцами, когда входит в спальню с бледным и болезненным лицом. Внимательно следит за действиями более спокойного демона, словно надеясь отыскать в этом скрытое таинство. Он всегда впитывал новое с поразительной скоростью и рвением, если желал оного, а сейчас настало то самое время, когда необходимо как следует поучиться. С удивлением обнаружив сходство с одной настольной игрой, Ливингстон включается в обсуждение:

- Я был неосторожен. Ее могли видеть, когда она садилась ко мне в машину. - неожиданно ловко видоизменяет алиби, - Отрицать ее услуг, оказанных мне, нет смысла. - заканчивает говорить умные вещи смешным голосом из-за зажатого носа и тяжело выдыхает, замечая чужой пронзительный и требовательный взгляд.

[Да-да, лопата. Понял я. Уже иду, Рон.]

Смысла спорить с Мефистофелем нет никакого. Кем или чем бы себя не считал Эндрю, он все равно был пока что лишь творцом исключительно проблем. Кому и брать на себя черновую работу, так это ему. И не потому что демоны имеют слишком нежные ручки.

Скрывшись из виду, он спустился в подвал и достал оттуда лопату. Вернувшись, застал "покровителя" уже в гостиной.

- У меня высокий забор, и окнами на задний двор выходит лишь один дом, - еще более хладнокровней рассуждает и поднимает руку, дабы взглянуть на часы, - Двадцать минут восьмого. В субботу, - сам не верил, что сегодня суббота, - В такую рань все спят.

Застегивает на себе куртку и надевает шапку, скрывая следы преступления.
[Но лучше не выносить ее до поры до времени.]

Не знал, чем его соседи занимаются на выходных, но зато успел прекрасно изучить их образ жизни в пятничные будни. Тот ублюдок, чьи окна и выходили на его задний двор, любил, например, в пьяном угаре насиловать свою падчерицу. Эндрю не особо злился на него, а скорее воспринимал это как собственное преимущество: в случае чего можно шантажировать. Однако и нормы морали исказились в недостаточную сторону, чтобы одобрять подобное.

Сексуальное насилие куда страшнее многих видов пыток или способов смерти. И по-настоящему омерзительно, если применимо по отношению к ребенку.

Эндрю перехватывает лопату поудобнее, с трудом втыкая (из-за не слишком подходящего для этого сезона) ее в почву. Когда-то он хотел построить на заднем дворе качели и посадить дерево, но теперь здесь будут расти цветы, судя по выражению "клумба", использованному новым знакомым. Воспринимать чужие слова слишком буквально - это, похоже, настоящее новое хобби. Впрочем, пометочку в голове о том, чтобы начать разбираться в садоводстве (легенда должна быть убедительной), приходится сделать все равно. Как и заказать в книжном несколько профильных книг, которые исследуются от корки до корки и выставятся на видное место. К слову, Ливингстон позже реально обнаружит, что ему весело читать про всякие сорта растений. Отсюда и возникнут новые красивые клумбы [правда некоторые будут иметь особое удобрение].

- Как ты узнал обо мне? - спрашивает, замечая краем глаза Мефистофеля в проеме двери, ведущей в дом, и продолжает свои раскопки, уже порядком устав, - У меня на доме написано, что здесь живет человек, попавший в цикл? - тяжело дышит, решив взять перерыв, да воткнув лопату в яму, дабы сложить ладони сверху на ручке, - И вообще... Как мне тебя представлять, если меня кто-то спросит. Каким именем? В качестве кого? Друга?

Ливингстон лишь на секунду задумался и пришел к выводу, что у него, наверное, нет друзей в действительности. Во всяком случае сейчас. Коллеги ни во что не ставили и потешались за спиной, а соседи относились нейтрально-вежливо, когда как в приходе всегда находились те, с кем можно поговорить по душам. Обычно ими были такие же религиозные фанатики, как и он сам, как и его родители, - старики, да дети. Словом, все, оказавшиеся достаточно глупыми или беспомощными. Иногда в его окружение проникали и ровесники, разумеется. Они видели в Эндрю пример для подражания - этакое лицо идеальной жизни католика. Старательно сближались, словно чем ближе станут, тем легче забудутся самые различные факты о них, вроде "покалачивают своих жен", "напиваются в барах" и "просаживают все деньги в игровых автоматах". Однако и их хватало ненадолго, ведь довольно скоро приходит понимание, что идеальная жизнь - скучная и серая жизнь. Религия создана, дабы управлять стадом, а потому образцом для подражания оказывается самая заурядная овца, как бы оное не отрицалось.

Все заповеди и мораль Библии именно об этом. Христианство - социальный инструмент для власть имущих.

- Впишешься, - просто подтверждает это вслух и вылезает из ямы, - Все знают, что я великодушный человек, с радостью помогающий сирым и убогим. - усмехается, сбивая спесь демона.

Грех у них оказался, похоже, общий, и это сейчас не про труп - они оба считали себя в чем-то всемогущими. Теперь и Эндрю видит сие сближающие черты. Отчасти даже начинает догадываться, почему выбран был именно он.

Тащит и остальное к пламени, повинуясь немой команде. Обтирает грязные руки о штаны, надеясь, что сможет все же отстирать свою одежду, а не сжигать чуть позже по примеру постельного белья и одежды несчастной. Смотрит на странного вида огонь и неестественно идущий дым с нескрываемым любопытством. От этого чуть ли не пропускает момент, когда Мефистофель отправляет в наспех вырытую могилу еще и тело.

- Это не ответ. - равнодушно замечает, но не развивает мысль, угомонившись на этом.

[Если ты не открываешь свои секреты, то и я не стану раскрывать абсолютно все.]
С этим парнем следует вести себя поосторожнее, а иначе можно попасть в очень неприятную ситуацию, обманувшись его временной лояльностью.

- Пусть земля ей будет пухом. - согласно кивнул на просьбу сжалиться и ограничился лишь еще одной фразой.

Недолго думая, вновь покрепче берет лапату в руки и начинает еще быстрее закапывать. С каждой секундой тревога о том, что их могут увидеть, лишь нарастала. Полностью поглощенный ею, не заметил, как Мефистофель вернулся в дом.

- Дело сделано. - тяжело дышит, вернувшись в дом следом с черенком лопаты на плече.

Без лишней скромности ступает грязными от сырой земли ботинками по полу, оставляя следы до лестницы в подвал. Спустя пару минут поднимается обратно и, будто бы не замечая человека в гостиной, почти проходит мимо, расстегивая молнию на куртке. И все же замирает, оказавшись плечом к плечу, поднимает столь же грязную ладонь и кладет на видимо дорогую рубашку. Поворачивает голову в сторону, рассматривая чужой профиль вблизи, да тихо произносит:

- Если ты закончил, то, может, поможешь мне убраться? Если не хочешь, то вали отсюда нахрен. Я устал, а работы у меня еще много. - без заискивания резюмирует утомленным голосом и убирает тяжелую руку с плеча.

Он не видел смысла в том, чтобы прыгать и любезничать перед демоном, с которым заключил пусть и странный, но контракт. Мефистофель здесь по прайсу, а не за спасибо. И если платить придется все же не органом, то чем-то еще точно. Ничего безвозмездного не бывает. К слову, оным этот тип с ныне мертвой шлюхой оказался максимально схож.

Трудовыебудни, ведь так?

Эндрю бросает шапку и куртку на пол, следом снимает рубашку и падает спиной на диван, свесив одну руку вниз, а другую положив на лицо. Запачкать чужой кровью мебель он не планировал (до этого не запачкал кресло лишь потому, что рубашка была сухая, а не пропитанная испариной). Благо, на штанах остались только мелкие капли, кои никак не могли испортить обивку (если не считать еще и сырую землю).

Новый план таков: выдраить спальню, отстирать одежду, купить новый матрас, да заказать услугу клининга для остальной части дома, ибо с первой половиной списка он заебался уже на моменте продумывания - вряд ли его сил хватит на общую генеральную уборку. Последним всегда занималась жена.

- Ты еще здесь? - убирает ладонь с лица и смотрит на расплывающуюся фигуру.

От утомления накатывал сон, но Эндрю отчаянно боролся с максимально неудачным вариантом развития событий.