theurgia goetia |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » theurgia goetia » альтернатива » РАDИАЦNЯ ОСВОБОЖDАЕТ
лето 2020; морган & майра; то, что осталось от германии; |
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
д ы м
Все, что осталось от дома — это копоть, дым и черное пятно на плоскости горизонта; нет больше ни мамы, ни кошки, ни альбома с марками, ничего. Только дым, въевшийся в легкие до конца жизни [который, вероятно, близко].
Деревья осыпались и больше не будут цвести.
Трава пожухла, и в ней нет ни сверчков, ни кузнечиков.
Из черных остовов кустов на них смотрят голодными глазами крысы; скоро и их не останется. Все животные исчезнут один за другим: от пожаров, от голода, без укрытий.
Как исчезла мама. Как исчезла кошка. Как исчез альбом с марками. Как исчез одноклассник, подсовывавший валентинки в карман куртки, как исчезла соседка, пахнущая кошачьей мочой, как исчезла одноклассница, старший брат которой покупал им сигареты.
и х н е т
Взвились в небо горсткой пепла; Майра бы, наверное, заплакала, растирая грязными кулаками сопли по лицу
если бы у нее были на это силы. И если бы Морган не грозился вмазать ей за пустую трату времени и драгоценной влаги.
ж а ж д а
Эту жажду нельзя утолить простой водой, этот голод не насыщают ни найденные сухпайки, ни мыши, обглоданные до обветренных костей. Майра пересекается взглядом с Морганом
их взгляды пересекаются на пульсирующей сонной артерии Хельги, как перекрестье прицела. Майра предупреждающе качает головой. Нет. Нет! Они не звери.
[все животные исчезнут один за другим: от пожаров, без укрытий, от голода...]
г о л о д
Морган старше. Морган знает, что делать. Майра же просто хочет есть: до одури, до крика, до отойдитыблятьотменяхельга.
Вокруг ничего, кроме выжженной земли. Пустошь. Днем они прячутся в сырых подвалах и спят, свернувшись в клубочек и грея друг друга, как кучка бездомных щенков. От бетонных плит поднимается ледяной пар, пробирающих до костей; Хельга жалуется, что, кажется, простудила почки и ей больно писать.
япрекращутвоимучения бедная! может, попробуем сделать отвар из трав?..
Ночью они идут... куда и зачем - не знают. Но идут, вяло переставляя ноги с радиоактивным загаром. Майра расчесывается и находит в пятерне клок рыжих вьющихся волос. Майра прикладывается к бутылке воды обожженными губами и, кажется, оставляет на горлышке кусок почерневшей кожи.
м о р г а н э т о нельзя пережить, нельзя вынести, нельзя на что мы надеемся м о р г а н
Горячее солнце выжигает всё то, что некогда было цветущими полями. Под льдисто-голубым светом луны хорошо видно трупы. Трупы почти не гниют.
Хельга плачет от голода, а Майра отдает ей почти весь свой паек. Это ни к чему. Он ей не поможет. Не насытит. Нет. Невозможно. Пусть ест. Пусть ест всё, долбаная жирная свинья! Пусть наедается впрок.
[майра циммерман не помнит, когда последний раз ела хотя бы досыта]
Майра Циммерман сглатывает вязкую слюну: она колючим комком скатывается по пересохшему горлу. Прижимается к Моргану, греясь. Обожженная кожа ноет от касания. Холодный пол подвала больно давит ребра. Кожа Моргана на ощупь как пергамент - такая же сухая, покрытая трещинами. Пока еще теплая.
Скоро нужно идти. Куда... зачем...
- Я не пойду, - одними губами шепчет Моргану, дыханием касаясь его уха. От него пахнет потом и ацетоном, - Я не могу. Это бессссс... полесссно.
Хельга ворочается во сне. Её ребрам не страшен пол подвала.
- Осссставьте меня здесь. Я скоро сдохну.
Если только...
Майра подтягивает колени к животу: так меньше сосет в желудке.
[все животные исчезнут. все до единого]
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
Отредактировано Joan Livingstone (2020-04-01 03:26:37)
Холодно.
Поначалу — до рвущегося из глотки всхлипа, до больной и острой жалости к себе, когда лихорадочно мельтешащие мысли сходятся в одну точку, теряют скорость и, заторможенные, ленивые, онемевшие как после анестезии, крутятся почти исключительно вокруг выцветших и нереалистичных кадров из прошлого. Он не знает, о чем думает Майра, когда жмется ближе, ткнувшись носом под ключицы; закрывает глаза и пытается представить свою комнату в мюнхенском общежитии и себя — в постели, под шерстяным темно-зеленым пледом, среди кучи маленьких мягких подушек.
Потом эти картинки перестают приносить и боль, и облегчение; иногда еще возникают, но блекнут и не вызывают эмоций, потому что он больше не помнит, что такое тепло, и что вообще было до того, как мир осыпался множеством осколков, точно разбитое зеркало. Есть только пробирающийся под кожу холод, который вьет гнездо глубоко внутри и пускает метастазы по всему телу: не спасает ни одежда, снятая с тех, кому она больше не понадобится, ни шерстяной отрез, от которого, наверняка кошмарно фонит.
Как и от всего, что у них есть.
Как и от них самих.
Хельга ноет, что больше не может, и умоляет развести огонь. Морган качает головой: в домах с выбитыми стеклами и раскрошившимися стенами огонь разводить нельзя, потому что есть кое-что похуже, чем заледеневшие пальцы и воспаленные почки.
Что насчет копченой человечины, Хельга? Она хнычет и не верит, потому что не видела того, что видел он — можно забыть лицо девушки, которой дарил пионы на первую годовщину отношений, но не рваную рану на шее Сабины, из которой минуту назад вытрахивали душу в порядке живой очереди.
(над его ухом смеются и спрашивают: хочешь?)
(морган неотрывно смотрит на эту истерзанную шею и кивает, потому что ей хуже уже не будет)
Хельга опять ноет, и он неохотно размыкает сухие губы, проталкивая между зубами царапающие глотку слова:
— Никакого огня.
Хуже всякого холода — болезненная пустота в желудке и жажда. Хельга успокаивается, когда Майра делится с ней дневным пайком; Морган поначалу пытается упрямо жевать свой кусок, но потом
(когда его выкручивает и мучительно долго тошнит желчью)
сдается и отдает тоже, стараясь поменьше об этом думать, чтобы в голову не лезли дурные мысли о том, как несправедливо складываются обстоятельства: жирная корова продолжает жрать, как не в себя, а его тянет блевать даже после воды. Он знает, что виной всему не она, а радиация, но острой лучевой болезни не надаешь по морде, а по лоснящейся хельгиной физиономии можно будет хотя бы как следует заехать, если станет совсем невмоготу.
Голова раскалывается. За полную ночь они проходят не больше пяти километров, и Морган с трудом скрывает облегчение, когда Майра сдается, уговаривая сделать еще один короткий перерыв: просить самому не позволяет гордость, под которой тонким слоем размазан страх — если признать, что с ним что-то не в порядке, то дальше начнется обратный отсчет.
— Вы чего? — нервно хихикает-хрюкает Хельга, и они, вздрогнув, переглядываются, осознавая, что только что оба пялились на нее, как на ходячий и разговаривающий кусок мяса.
— Ничего, я просто задумался, стоит ли нам идти через Ульм, — пожимает плечами Морган.
Ужасно хочется есть, но еда выходит из него вместе с ошметками желудка. Без всякого обратного отсчета ясно, что речь идет даже не о неделе, а о считанных днях, и все это время, пока он будет гнить заживо, Хельга продолжит жрать, и, может быть, только она в конце концов доберется до Штутгарта по дороге из их желтых костей.
Тихо шелестит голос Майры, и он и стискивает пальцы на ее плече; силится разглядеть румяное, все в полопавшихся капиллярах, лицо.
— Иди нахер.
Она больше не плачет, но воспаленные глаза теперь слезятся постоянно.
— Заткнись и спи, — шепчет Морган, стараясь не думать о том, что за его спиной Хельга поскуливает и досматривает третий сон.
Жирная-жирная Хельга.
Хельга-свинюшка.
Крови в ней литров пять, не меньше. Хватит, чтобы залечить изрешеченное нутро и продержаться еще недели две; может даже все три.
За три недели они с Майрой легко доберутся до Штутгарта.
Морган стаскивает с плеч кусок шерсти, заменяющий им и покрывало, и, порой, крышу над головой. Кое-как садится, чувствуя, что его ведет из стороны в сторону: ком тошноты уже подкатывает к горлу, но он сглатывает и вроде бы становится чуть легче.
Хельга спит, подложив под голову свой рюкзак.
Майра таращит на него покрасневшие глаза, которые к утру слипаются так, что веки приходится отдирать вместе с остатками ресниц.
— Отвернись, — просит он.
Полуразрушенный дом полон битого камня, бетона и ощетинившихся арматурой перекрытий.
— Отвернись, — шипит Морган, выискивая кусок, что удобнее ляжет в ладонь, и не дожидается ответа: бьет сразу, до того, как успевает еще раз об этом подумать.
(им нужно не думать, а выжить)
Хельга цепляется за его руки, обламывая ногти и оставляя глубокие борозды на запястьях; визжит совсем по-поросячьи. В темноте почти ничерта не видно, но ее молочно-белое лицо будто светится в тех местах, где его не заливает кровь; Морган ожесточенно выкручивается из неожиданно сильной хватки, рычит и пинает ее под ребра; так и не высвободив руку, предплечьем давит на шею и наваливается всем телом сверху.
Почему нельзя просто сдохнуть, Хельга.
Влажные пальцы цепляют упавший обломок, и он крошит ей зубы, сминает нос, проламывает кости черепа — без толку.
Почему ты никак не сдохнешь.
Она хрипит и задыхается, отплевываясь от заливающей глотку крови. Вокруг натекает целая лужа, а Хельга все еще живее всех живых, барахтается и дергается под ним; расцарапывает ногтями лицо.
ДА СДОХНИ ТЫ УЖЕ.
Последний — десятый, пятнадцатый, сорок пятый — удар, наконец-то, ставит точку: такую же жирную, как распластанное под ним тело, которое конвульсивно подергивается и замирает.
Морган весь пропитан горячим и влажным.
Он смеется:
— Иди сюда.
Хуже Хельге уже не будет.
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
Когда-то, давным-давно (на самом деле - буквально месяц назад) Майра смеялась в прокуренном туалете школы, что Хельгу при её росте и весе легче перепрыгнуть, чем обойти; Сабина сплевывает на пол и отщелкивает себе из упаковки орбит со вкусом винограда, чтобы зажевать запах. Они все жуют орбит со вкусом винограда, потому что кто-то сказал, что если долго его жевать, то виноград будет на вкус как вино и можно чуть-чуть опьянеть.
Никто никогда не скажет Хельге в лицо, что она жирная, потому что она дает списывать всему классу. Никто никогда не скажет Сабине в лицо, что она шлюха, потому что она просто дает. У каждого своя роль в этой пищевой цепочке; кафельные стены школьного туалета не умеют говорить. Соблазнительная анонимность.
(Хельга Клаус свинья!)
(Сабина Глубокое Горло)
(Морган спидозный хрен)
Майра закрывает глаза, пряча нос на плече Моргана. Даже если у него есть СПИД, пусть; СПИД сейчас наименьшая из их проблем.
Вот забавно: испортили всё родители, деды и прадеды, а разгребать, сжигать и хоронить - им. Тем из них, кто выживет, конечно. Майра больше не по эту сторону.
По ту.
И это приятно, и это хорошо: засыпать с мыслью, что завтра не проснешься. Всё кончено. Хельга может съесть столько пайков, сколько в неё влезет. Хельга может всю её съесть без остатка. Майра проводит языком по кровоточащим деснам. У них всех кожа покрыта не то грязью, не то бурым радиоактивным загаром - даже под одеждой. Железом пахнет повсюду, куда ни ткнись. Даже во рту привкус ржавого железа.
Все время хочется спать. И развести огонь, согреться. В холоде нелегко уснуть, а проснуться еще сложнее - с каждым днем сложнее. Судя по тому, как Моргана перегибает пополам в приступе рвоты, им дней осталось - по пальцам одной руки пересчитать. Можно было бы развести огонь...
(рейдеры снимут с них скальп, если найдут. ха! пусть попробуют опередить радиацию)
(в лунном свете лицо Моргана пугает - череп, обтянутый желтоватой кожей; розовые белки глаз)
(вот ирония - человек умыл двух вампиров в гонке на выживание!..)
Майра никогда не пробовала не_синтетической крови.
Их убивает каждый вдох отравленного воздуха, каждый глоток отравленной воды; жухлая трава, сорванный цветок, съеденное сморщенное яблоко - все убивает.
Но быстрее их с Морганом убьет г о л о д, потому что их голод не утолить ни яблоком, ни сухпайком, ни найденным сырым рисом: организм все возвращает назад, возвращает с болью и кровью, будто наказывая.
(по цвету рвоты и желчи они научились отличать, где чья. у майры больше пены)
Она отворачивается. Ей бы остановить его, сказать, что так нельзя, что это неправильно, нечестно, жестоко, они не звери...
(все вокруг неправильно, нечестно и жестоко, майра)
(посмотри, что осталось от твоих волос; посмотри, что осталось от твоей требухи: вот оно, все на полу, вонючие мясные помои)
(морган, дыши через нос)
У Хельги, кажется, месячные. Этот кислый запах сводит её с ума.
Она отворачивается и зажимает ладонями уши, прячет в смотанном куске шерсти всхлип, стараясь не думать о том, что происходит за её спиной. Воображение щедро подсовывает картины:
хлюп - из расквашенного пятачка толчками вытекает темная красная горячая исходящая паром вкусная вкусная кровь
удар - больше крови
удар - больше
визг - хватит!
еще, еще, еще - от звука ударов никуда не деться: они, кажется, в самую подкорку пробираются, но Майра не чувствует ни жалости, ни угрызений совести
только голод и страх.
Они убили её. Живую, дышащую. Убили. Ни за что, просто так, но не развлечения ради, а для выживания.
(у каждого свое место в пищевой цепочке)
На Страшном суде они будут хотя бы сыты.
Г о л о д толкает вперед: саднящие пальцы разжимают шерстяной обрез, отнимая его от мокрого лица. Под носом щекотно и тепло. Тепло. Тепло распространяется от тела Хельги волнами, как радиация. Она - брошенный в стылую воду камень; расходятся круги.
Морган смеется. Майра почти не слышит: кровь шумит в ушах. Крови много. Больше, чем она когда-либо видела в своей жизни. Хельга совсем не похожа на пакетик синтетической крови с трубочкой.
Взгляд цепляется за осколок зуба на бетонном полу - неестественно-белый, наверное, вставной.
Майра бросается вперед с неожиданной энергией, больше похожей на агонию, на предсмертную конвульсию; дотянувшись до тела Хельги, отталкивает Моргана тощим колючим локтем и припадает к зияющей бреши, раньше бывшей шеей, губами.
Цепляет еще горячую плоть зубами, выдавливая, как сочащийся плод - а Хельга сочится вся. Кровь проваливается в сушеное горло; впервые за долгое время Майра чувствует, что организм не отвергает пищу. С каждым укусом голод усиливается стократно.
Она пальцами впивается в бледную студенистую кожу и вроде бы нечаянно отрывает клочок мяса. Сладковатый, мерзко-теплый, он застревает в клыках.
Майра понимает, что ей мало; затуманенный голодом, запахом крови и болью в сокращающемся желудке разум не видит Моргана
но видит соперника.
Жизнь Хельги течет по её жилам. Жир Хельги не спас владелицу, но продлит её, Майры, жизнь - или мучения.
- Моё! - горло Майры издает низкий хриплый вой.
(у каждого свое место в пищевой цепочке, и она свое отвоюет)
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
Отредактировано Joan Livingstone (2020-04-01 13:39:56)
Циммерман — одичавший звереныш. Кости вот-вот надорвут истончившуюся кожу, и ее вывернет наизнанку, вместо рыжих волос прорастет лисий подшерсток, удлинившаяся морда оскалится обидчику. Он отводит взгляд, потому что смотреть, как Майра вгрызается в хельгину шею, уже как-то слишком, и намного более «слишком», нежели было убивать ее еще минуту назад, раскраивая череп до неузнаваемости, пока из пульсирующей дыры не покажется алый скользкий мозг.
Это неправильно.
Морган смеется громче, потому что того требует зарождающаяся изнутри паника: или смех, или страх, выбирай одно из двух. Падает, когда Майра толкает его в сторону, и все-таки сгибается, чувствуя, как внутри все сводит спазмом. Желчь горчит на языке, он кое-как полощет рот ядовитой водой и выплевывает — слюна собирается моментально, потому что запах крови перебивает даже устоявшуюся блевотную вонь.
Хельга стынет, как заботливо приготовленный и выставленный на стол ужин.
— Хватит, — он и сам ворчит, точно недовольный щенок, которого активные сиблинги не подпускают к теплому материнскому боку. Возится, пытаясь оттащить Майру в сторону: все она, конечно, не выпьет, попросту не сможет физически, но и вовремя уже не остановится; так и будет чавкать, пока не взбунтуется желудок.
— Тебе столько не нужно! — обиженно стонет, снова получив локтем под ребра; враз обозлившись, сгребает ее кудрявые лохмы в кулак и и со всей силой дергает прочь. Голова Майры нелепо и хрустко запрокидывается. Секунду-другую Морган даже боится, что случайно сломал ей шею, но потом она взвизгивает и кидается уже не к Хельге, а на него.
Они валятся на усыпанный острыми обломками пол
(он, конечно, на спину)
и Морган вдруг ярко представляет, как она разбивает ему голову — может быть, тем же самым куском бетонного перекрытия с торчащей из него арматурой, на которой уже запекается бурое месиво с клочками кожи и кости. Ему девятнадцать, а ей, девчонке, еще и четырнадцати нет, но Майра досыта напилась настоящей человеческой крови, а Морган едва может стиснуть кулак, и у него отвратительно болит голова: каждое движение отдается оглушительной вспышкой, перед глазами то и дело на мгновение меркнет.
Разбитое и перемолотое тело отказывается подчиняться, последние крохи потратив во время короткой схватки с Хельгой: на вторую его уже не хватит, все, что он может — скользить мокрыми пальцами по ее шее и утянуть за ворот замызганного свитера, на себя.
— Что, убьешь? — хрипло смеется; в горле кипит и клокочет, лопается багровым пузырем на губах. В темноте глаза Майры безумно блестят от злости и конъюнктивита. Морган таращится в ответ: ну давай, раз так хочешь.
Глядя на него, как он сам смотрел на Хельгу — давай.
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
Давным-давно в кабинете биологии они видели лягушку в формалине: бледно-серая, цвета переваренной курятины, распятая, кишки выведены наружу, серебрятся пузырчатые легкие.
Интересно, какого цвета легкие у Хельги, как они пахнут? Ей ведь интереснее всех было вскрыть лягушку. Какая злая ирония.
Её печень тоже темно-красная? Её кишки так же воняют?
Майра узнает, Майра узнает все о внутреннем мире Хельги. Майра пальцами вцепляется в края раны и рвет их в стороны: кожа с противным хрустом поддается, под ногтями скользит комковатый жир, похожий на плохо взбитый омлет. Обнажаются алые мышцы, пока еще гибкие, но уже стынущие под касаниями.
(майра, кажется, скрипит зубами, запрокидывая голову)
(чувствует рычание голода в своем желудке)
(под ребрами - черная дыра, сосущая и бездонная; больше, больше, больше)
В глазах Хельги нет ни боли, ни ужаса: один глаз заплыл, второй вовсе вытек.
Майра не чувствует боли; совсем не чувствует, как хрустит её шея, как в ладони Моргана остаются клочья рыжих волос с проблеском седины. Чувствует только пустоту в животе, там, где должен быть ливер. Никогда так не хотелось есть.
Никогда так не хотелось жить.
(позади, там, где еще видно зарево пожара, в луже расплавленного металла остались скалиться черепа тех, кто только что смеялся и строил замки из песка)
При виде распластанной Хельги мелькает даже не мысль - острое и волнующее возбуждение: не меня.
Жить хочется, хоть вой, до зубовного скрежета! До Штутгарта дожить. Радиация исказила понятия времени и пространства: раньше казалось, что Штутгарт далеко, но что теперь “далеко”, когда облака радиоактивной пыли за пару жалких дней добрались, наверное, до самого Китая?..
“Далеко-близко”, “долго-быстро”. Радионуклид их всех переживет.
Жить хочется...
Морган притягивает её к себе, а она в шаге от того, чтобы измолотить его кулаками, сбивая костяшки до синевы. Просто потому, что Штутгарт слишком, слишком далеко. Не дожить, не переплыть.
Они - как два подсосных щенка, пинающихся у груди тощей суки.
У Моргана все лицо в царапинах, а лопнувший капилляр залил кровью правый глаз. Смотрит неотрывно; смешной, головастый, скуластый - ни за что не дашь ему девятнадцати лет. Вздулась на шее вена и пульсирует под коркой из запекшейся грязи и крови: раз-раз. раз-раз.
Он только что превратил Хельгу Клаус в ведро мяса. Комбикорм для таких, как они с Майрой.
Майра стискивает клыки, Майра обхватывает пальцами скользкую от пота шею Моргана и сжимает, большими пальцами вдавливая вглубь камешек кадыка. Чувствует, как напрягаются его мышцы; как из горла вырывается сдавленный хрип, как под пальцами кожа ходит по кольцам трахеи.
Она хочет дожить до Штутгарта. Она хочет заполнить черную дыру под ребрами. Она хочет увидеть рассвет над шпилями многоэтажек.
- Жить хочу, - одними губами; Майра тянет шею вампира на себя и вдавливает: глухо бьется затылок Моргана о пол.
Он продолжает смеяться нехорошим, потусторонним смехом. Не ломается с треском шея.
Почему нельзя просто сдохнуть, Морган?
Она бьет Моргана затылком об пол еще, еще и еще - судорожно, без замаха, торопливо... Что-то лопается внутри с противным треском.
Майра чувствует вкус железа на губах неожиданно остро. Дергается, будто захлебнувшись, на рваных губах клочком висит пена. Оседает на бедра Моргана, ослабляя хватку на его шее.
И разражается на него потоком крови: выпитое выливается из её горла толчками, заливая Моргану лицо, шею и грудь, исходит горячим паром.
Перед глазами становится темно.
Майра Циммерман падает вперед на Моргана, как сломанная кукла.
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
А он по-прежнему смотрит; силится держать глаза открытыми, пусть даже перед ними расплываются темные круги, а смазанное, нечеткое лицо Майры становится похоже на плохую фотографию. Череда снимков с небольшой задержкой вспыхивает и тускнеет, оставляя отпечаток на сетчатке — как она силится оставить вмятину на его затылке, пока раз за разом бьет головой о пол. Кожа рвется об острый мелкий камешек, с каждым ударом под костями черепа что-то взрывается
и взрывается
и взрывается, пока он цепляется за ее предплечья, только размазывая по ним непонятно чью кровь.
Нечем дышать, костлявые пальцы стискивают горло мертвой хваткой, но Морган на последнем выдохе хрипит-смеется ей в лицо.
(почему, кстати, мертвой?)
(так цепляться может только отчаянное, яростное, полное жизни; разве у лежащей поодаль хельги получилось бы?)
Майра оседает на него, вдруг ослабевшая, и он против собственной воли — зачем все это продолжать, пусть поскорее закончится, неважно, каким образом, — жадно хватает воздух, сипит и давится им, проталкивая в горящие легкие; заходится кашлем, когда в лицо льется смешанная с желудочным соком кровь.
В прошлой жизни его самого, наверное, стошнило бы сразу от отвращения. В этой, единственной оставшейся, Морган сглатывает то, что попало в раскрытый рот, механически облизывает губы и дуреет: сразу же, моментально, забывая о том, что секунду назад был готов сдохнуть каким угодно образом, лишь бы только побыстрее, чтобы Майра не долбила его головой о пол до самого утра.
Хлюпает, как между ногами Сабины, когда все уже сбились со счета. Его нелепый измочаленный свитшот, и футболка под ним — все насквозь пропитано кровью, и впервые за все это время Моргану становится тепло.
Не терпимо, когда дрожь становится привычной, а сквозняк утихает настолько, чтобы усталость взяла свое, и измученный мозг провалился в сон, а по-настоящему тепло.
Безвольная мягкая Майра придавливает его к полу, как горячее стеганое одеяло; он облизывает ее губы и подбородок; рыкнув — неудобно, не дотянешься, — собирает капли с грязной шеи.
Вспоминает про Хельгу.
Еще теплую, еще полную крови Хельгу.
Сталкивает Майру с себя, не глядя; не пытается даже подняться на ноги — протирает тошнотную лужу коленями, оставляя борозды-полосы, — и впивается зубами, куда только может дотянуться: раздирает мешковатую, мешающуюся одежду, тут же припадая к обнажившемуся плечу.
Взгрызается в бок.
Оставляет рваные дыры на обеих руках и вислой жирной груди.
Кое-как заставляет себя прекратить: ощущение сродни тому, когда все тело, каждую мышцу протягивает напряжением прямо перед оргазмом — еще чуть-чуть, и... — и в этот момент кто-то из двоих останавливается. Допустимая шалость, когда делаешь это по собственной инициативе, но если провернуть без предупреждения, можно
(как показывает практика)
очнуться на грязном полу, с разодранным затылком и стиснутыми на глотке, белыми от напряжения пальцами.
Аллегории, всюду блядские аллегории.
Внутренности по ощущениям превращаются в кисель, но ему хотя бы удается удержать содержимое желудка на положенном месте. Майра всхлипывает и слабо шевелится, когда он заваливается рядом.
Одежда остывает быстрее, чем Хельга; Морган недовольно сопит и тревожно косится на обрамленное спутанными рыжими волосами лицо, прежде чем протянуть к ее голове ладонь. В чужой крови энергии столько, что хватило бы на десятерых: вылечить, поставить на ноги, снять симптомы и хотя бы на время обернуть вспять распад тканей. Он чуть слышно шепчет, ловя ее мутный взгляд.
Все в порядке, Циммерман.
Теперь все в порядке.
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
Майра Циммерман чувствует на своем лице горячее дыхание - очень далеко, будто и не в этой жизни вовсе; пресловутый запах кислого железа въелся в ноздри.
Майра Циммерман закрывает глаза. В лицо вместе с кашлем Моргана летят брызги слюны и крови. Его дыхание пахнет ацетоном. Запах голода и разлагающейся заживо печени.
Майра Циммерман неуклюже заваливается набок кожаным мешком и проваливается в черноту и блестящие кровяные мушки перед сомкнутыми веками, в звон и легкость; жар разливается от желудка по кишкам, поднимается до груди и ползет вверх по шее - и становится почти приятным. Странная тяжесть - она будто съела раскаленный уголек.
Веки слипаются от сукровицы и желтого гноя.
//Пахнет луком и сосисками. По четвергам мама жарит сосиски, а к ним варит длинные-длинные спагетти. Они никогда не слипаются. Золотистые и мягкие, пропитанные луковой подливкой. Потом мама возьмет газету, пиво и сядет на кухне, фоном включив телевизор с какой-нибудь лотереей.
Майра слышит, как шипит масло, когда вода с мокрых рук капает в сковороду. Слышит, как шуршат листья, когда ветер стучит ветвями в окно её комнаты. Снова слышит крики людей на улице: сначала радостные, потом недоуменные
они проходят все стадии от отрицания до принятия за считанные минуты. Огонь сожрал все - даже время.
Нужно умереть для одной жизни, чтобы войти в другую, - говорят; умерла маленькая квартира на углу Вестштрассе, умерла Хельга, и этого все еще недостаточно, чтобы другая жизнь стала хоть сколь-нибудь сносной.
Сквозь пелену и звон в ушах она слышит, как хрустит сухожилие Хельги на зубах Моргана. Слышит, как он ворочается в темноте, живой, колючий, с торчащими лопатками и россыпью родинок на покрытой шрамами спине.
Они ведь дети совсем.
Майра тихонько всхлипывает от жалости к Моргану, от жалости к себе.
Вспоминает; она хотела, чтобы у нее был парень, чтобы смотрел на нее влюбленным взглядом и тяжело дышал - как в фильмах.
(Сабина говорила, что это чушь)
Он бы гладил её кудрявые волосы и шептал, что любит её, что он от нее без ума. Волосы бы не осыпались клочьями под его ладонью. Она бы смеялась, всенепременно тонко и звонко, как в фильмах. Он бы раздевал её. Она бы хотела ощутить тяжесть его тела на себе.
(у нее нет времени)
(она скоро умрет)
(Морган скоро умрет)
Майра скучает - не по маме или кошке, или по квартире; скучает по тому ощущению, которое может испытывать только подросток вроде неё или Моргана: ощущению будущего. Ощущению того, что оно, будущее, есть, маячит впереди клочком голубого неба, зазывно машет огнями ночного города... Ощущение, что впереди что-то будет: выпускной, любовь, университет, жизнь, секс.
Теперь этого ощущения нет. Есть только радиация - и теплый Морган рядом, протягивающий ладонь.
У них совсем мало времени. Кровь Хельги течет в их жилах - но сколько недель она им отсчитала сверху?
Майра ворочается под его ладонью и двигается ближе. В неудобном, неловком жесте вскидывает голову и касается его губ своими - шершаво и нелепо. Она всегда думала, что будет хорошо целоваться: столько статей в интернете про то, куда девать руки, что делать со слюной...
(её руки затекли и немного замерзли, а еще она только что, кажется, наблевала на него чужой кровью, так что слюны можно уже не бояться, как и СПИДа)
Майра обхватывает его лицо ладонями и целует еще. Кажется, его трясет мелкой дрожью.
У чертовой Сабины их были тысячи, а Майра Циммерман вырывает себе один поцелуй - пока живы, пока успели.
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
Вокруг грязно и липко, и снова холодно; промокшая футболка льнет к коже, тяжелая, набухшая и чавкающая ткань скользит туда-сюда, влага затекает за ремень джинсов, таких же, впрочем, изгвазданных и утративших последний намек на приемлемый вид. У него ресницы в спекшейся хельгиной крови, и все лицо, и шея, и волосы — неряшливый, чуть отросший за пару недель «ежик» слипается острыми иголками. А Майра его почему-то целует. Майра — дура, и губы у нее обветрились настолько, что можно потянуть за сухой кусочек кожи и случайно снять скальп; по крайней мере, Моргану так кажется, когда он смешливо фыркает в ее полуоткрытый рот.
Самая настоящая дура — только он все равно целует ее в ответ; чуть отстранившись, разглядывает удивленно, как будто впервые видит; смотрит в глаза, и снова на губы, и обратно; прочерчивает темно-красный след кончиками пальцев от виска, по линии скулы, к нижней челюсти.
(она живая, она будет жить, и он тоже — будет обязательно)
Эта мысль приходит в голову впервые за долгое, долгое время; дикая и непривычная, как воспоминания о том, что когда-то было иначе — день начинался по звонку будильника, с трех ленивых «встану попозже» и наспех выпитой чашки растворимого кофе перед тем, как выбежать, на ходу натягивая толстовку.
Морган растерян и снят с паузы, плохо понимая, как с этим быть.
Из точки А в точку Б с равномерным ускорением двигается точка. Задача на вычисление времени и расстояния; может быть, траектории
(стоит ли им идти через ульм?)
но никак не на то, чем эта точка занимается в пути; о чем думает и — может быть — даже мечтает. У точки всегда есть конечная цель, и у Моргана в голове она тоже была, билась единственной мыслью: Штутгарт-штутгарт-штУтГАРт, вот там-то что-то, наверное, и начнется; вот там он снова станет собой.
Опираясь на локоть, глядя Майре в лицо, Морган понимает, что на это надеяться не приходится: пора протягивать руку тому, кто скалится воспаленными деснами из разбитых витрин.
— Нужно что-то отыскать, пока еще не рассвело. — Он кивает на ее свитер и садится, отвернувшись; механическими повторяющимися движениями отряхивает джинсы, размазывает по ткани кровавую гущу.
Рассвело — громко сказано; темно-серое небо над их головами лишь чуть посветлеет, когда солнце попытается пробиться сквозь тучи из сажи. Горят остатки Мюнхена, горит Германия; на востоке закручиваются огненные смерчи.
Ужасно холодно, несмотря на июльскую пору: он, впрочем, не так уж уверен, что на календаре все еще июль. Останутся тут — закоченеют в непросохшей одежде, не поможет даже выпитая кровь. Выйдут позже — наткнутся на рейдеров, которые таких, как они, теперь отстреливают без всяких вопросов.
Потому что больше нет синтетических заменителей, а подставлять шею и заканчивать, как Хельга, никто из людей не готов. Толерантность, легким слоем размазанную по всему европейскому союзу, снесло первой же взрывной волной.
Найти бы воду.
Моргану хочется уйти в нее с головой и держаться, пока хватит воздуха в легких. Он поворачивает голову, снова щурясь на Майру.
— Вставай. Времени мало.
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
Его целовать - все равно что целовать стену с облупленной краской или шершавую кору дерева: холодно, сухо, а по губам проводит наждачкой.
Майра не чувствует ничего, даже стеснения не чувствует. Вместо бабочек в животе пульсирует кровь Хельги, вместо румянца - радиоактивный загар и кожа, потрескавшаяся на скулах.
Вот он - первый поцелуй.
Они, наверное, никогда не вернутся в школу, и Майра не исправит тройку по немецкому; не станет знаменитой, не объездит страну, не влюбится, не попробует наркотики, не купит машину и пестрого какаду. Не выучит его грязным словечкам.
Даже если это все правда и они действительно не дойдут до Штутгарта, первый поцелуй в бесконечном списке будет отмечен галочкой. Эта мысль оглушает и охватывает все тело от кончиков пальцев ног до кончиков спутанных волос; эта мысль - а не сам поцелуй.
И все же она выглядит довольной, когда Морган касается её, когда отвечает, растерянный. Если бы не те надписи на кафеле школьного туалета, Майра бы решила, что он тоже делает это впервые.
Она бы даже не стала над ним смеяться. Это уже не имеет никакого значения.
Ей иногда не хватает Сабины; как жаль, что она сбежала из дома с новым парнем. Сейчас она, наверное, уже далеко.
Далеко-близко.
Долго-быстро.
Холодно-горячо. Майра рывком садится - тут же начинает болеть голова. Будто кто-то стянул скальп и ковыряется тупой горячей ложкой, превращая мозги в мясной пудинг. Майра ненавидит пудинги: они скользкие, глянцево блестят, тают и противно прыгают под ложкой.
Сейчас она бы съела целую тарелку пудинга. Кастрюлю. Коробку. Ящик. Целый грузовик пудинга.
Потом пудинг пришлось бы грузить в пароход, а её, Майру - в катафалк.
- Да, капитан, - издает хрипящий смешок. Кажется, к ней начинают возвращаться силы несмотря на то, что они почти не спали.
(после смерти выспятся)
У нее умильный синтетический свитер, который нихрена не греет, а под ним - две футболки и водолазка, прилипающая к телу от пота. Если Майра Циммерман попытается снять водолазку, то, наверное, кожа слезет вместе с ней чулком.
Она останется совсем голой, с торчащей наружу сеткой нервных окончаний, похожей на сплетение оголенных проводов. Или обнаружит новую свежую кожу, подобно змее.
Майра нащупывает на полу старую кожаную куртку и накидывает на плечи. Дерматин на ней такой же облупленный и шершавый, как губы Моргана.
Исходит паром Хельга.
- Нам надо похоронить её, наверное, - неуверенно пожимает плечами. Не оставлять же её здесь? В конце концов, она спасла им жизнь.
(но сначала соорудить себе в дорогу пару сэндвичей из её бицепсов)
Оттолкнувшись пальцами от пола, поднимается, и стоит, качаясь флагштоком, пока не уймется карусель перед глазами. Эники-беники-ели-вареники...
- Ш-ш-ш! - замирает, стискивая пальцами плечо Моргана. Превращается в слух - вся целиком. Где-то над ними раздается тонкий, ввинчивающийся иглой в мозг писк. Неживой.
Белый шум.
Шшшшшшшш
Пальцы Майры оставляют синяки на его плече. Проходят мучительно долгие секунды, десятки секунд; рейдеры? Охотники за головами? Мародеры?
Смерть.
...спустя мучительно долгие сто три секунды высокочастотный писк превращается в едва различимую, усеянную помехами дикторскую речь.
Радиоприемник. Всего лишь радиоприемник.
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
Отредактировано Joan Livingstone (2020-04-02 22:08:44)
Костлявые пальцы Майры сжимают его плечо хищной птичьей хваткой так, будто вот-вот прорвут кожу и вцепятся в ключицу. Морган улавливает звук почти одновременно с ней и перестает дышать, хотя сам понимает, насколько это глупо: только что здесь хрипела и стонала умирающая Хельга, и они оба чавкали бьющей из ее ран кровью, раздирая жир, и жилы, и скользкое плотное мясо. Будь наверху в самом деле кто-то — давно бы услышал беспорядочные удары по хельгиному черепу и хруст костей; если уж все это не привлекло чужого любопытного внимания, что толку теперь затыкать рот.
Но он все равно прикладывает ладонь к губам; сидит тихо-тихо, пока неразборчивый шум не перерастает в отрывистую речь.
Шшшштутгарт, плюется радиоприемник.
Зовет выживших в свободную безопасную зону. Морган едва заметно улыбается: так, наверное, выглядит самое начало долгожданной белой полосы после череды непроглядно-черных.
Шшшш... 'арт.
И они с Майрой — сытые, почти невредимые
(есть, с чем сравнить)
направленные заботливой невидимой рукой, получившие знак свыше: во всех смыслах.
— Пойдем, — шепчет, утягивая ее за собой; забирает лежащий в рюкзаке и почти позабытый нож, которым можно было ткнуть Хельге в глаз, но тут уж вышло как вышло. Они крадутся, продолжая нервно прислушиваться, и на всякий случай Морган идет первым; просовывает голову в приоткрытую дверь. Пусто. Радиоприемник вещает откуда-то со шкафа, где его то ли не заметили рейдеры, то ли бросили, сочтя не самой ценной находкой, чтобы забирать лишний груз. Хрустит под ногами битое стекло.
Целых стекол больше нет, наверное, во всей Германии.
Наверху, в бывших спальнях, все перевернуто вверх дном и то ли растащено, то ли увезено в большой спешке бывшими владельцами. Он перешагивает через завалы книг — вот уж что точно нет смысла тащить на своем горбу, — и поломанные стулья; отряхивает какую-то плотную пыльную тряпку, которая на поверку оказывается джинсовой курткой. Указывает Майре в ту сторону, где могли остаться и другие вещи: что-нибудь точно осталось, слишком много мертвых и слишком мало живых, чтобы разорить каждый дом Каммельталя и подобных ему крошечных городков, прежде радовавших глаз пасторальными пейзажами.
Стягивая с себя дурно пахнущий вонючий свитшот, Морган думает, что отдал бы если не все, то очень многое за обычный душ. Двадцать минут в горячей воде с мочалкой и мылом: кто бы мог подумать, что список его жгучих желаний в девятнадцать лет будет выглядеть именно так, а не пестреть именами девчонок, ранжированных по шкале привлекательности.
Дверь со скрипом открывается в тот момент, когда он чихает от пыли. Человек на пороге выглядит таким же растерянным и удивленным, как он сам. Будь у Моргана чуть больше времени, чтобы приглядеться — он бы заметил и написанную на его лице усталость, и изможденный вид, и глубоко запавшие глаза: наверняка от постоянного недосыпа или нехватки еды. Или и того, и другого.
У него времени нет, зато где-то там — Майра.
И Штутгарт, до которого Морган очень хочет дожить.
Он кидается вперед, выхватив нож; преодолевает разделяющее их расстояние в два огромных прыжка и сшибает неуверенно замершую фигуру с ног. Хельгина кровь придает и злости, и сил.
Морган бьет, не чувствуя сопротивления.
Где-то совсем рядом кричит и заходится плачем женщина, от которой он отмахивается наугад.
(они не умрут здесь, они должны добраться до штутгарта)
[nick]Morgan Covey[/nick][icon]https://i.imgur.com/lBtOaqp.png[/icon][sign][/sign][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МОРГАН КОВИ</b></a> [19]<br>все умрут, а <a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=80"><b>ты</b></a> останешься.</div>[/lz]
У Моргана тень тощая, длинная, кажется, даже прозрачная - почти как сам Морган; все в Германии стало прозрачным
прозрачные поля, лишенные растительности
прозрачные дома, вынесенные рейдерами подчистую
прозрачное небо - тихое-тихое; не летают самолеты
прозрачные (призрачные?) шансы на будущее. Слово завтра играет новыми красками и приобретает оттенок какого-то слабоумного оптимизма; на завтра уже нельзя ничего откладывать - ни дел, ни надежд.
Может, они так много откладывали в мешок этого завтра, что оно просто лопнуло, переполненное?..
Когда-нибудь они это узнают. Например, завтра.
Майра Циммерман сжимает пальцы на толстом шерстяном одеяле с масляным пятном посередине. Оно наверняка воняет, но пересохшие и кровоточащие ноздри почти не чувствуют запахов. На тыльную сторону ладони тут же прыгает черная точка, две, три... Блохи, твари, их всех переживут.
(от этой мысли почему-то очень спокойно и даже уютно)
(хоть что-то вечно под луною)
Она стаскивает его рывком; под ним явно кто-то зарыл целый клад, прикрыв газетами. Дрожащие пальцы нащупывают смятую банку сардин и отсыревшие спички, ложку и несколько пожелтевших шприцов. Выцветшую рубашку и бурый свитер. Зубную щетку из голубоватого пластика с полустертыми буквами ”R.O.C.S.”.
Майра не видела зубных щеток целую вечность.
Она прижимает её щетину почти к самому носу, пытаясь вдохнуть остатки запаха ментоловой зубной пасты, застывшей на щетинках. Проводит пальцем - под тихое ”скрунь” в воздух взлетает крохотное облачко зубнопастовой белой пыли... Это облачко поворачивает время вспять: вот утро перед школой, вот облупленная раковина, вот зубная паста для тинейджеров со вкусом колы.
Майра Циммерман пускает ниточку слюны на щетку и, растерев, чистит зубы: сверху вниз, от десен к кончикам клыков. Медленно и осторожно водит, стараясь не оторвать лишнего, но щетка все равно быстро пропитывается красным, зато становится мягче. Перед глазами перестают плясать мошки, а монотонное движение кистью помогает заземлиться и создать в голове вакуум, в котором нет ни Хельги, ни Моргана - ничего.
Проводить языком по гладким зубам - верх блаженства, кажется.
(остатки хельги сплевываются на пол)
Когда скрипит дверь, они с Морганом замирают; Майра медленно выплевывает щетку, будто от того, насколько незаметно она это сделает, хоть что-нибудь зависит.
(в пустоши от них ничего не зависит - спойлер)
Она не успевает разглядеть вошедшего - его тут же заслоняет спина Моргана, и вошедший падает, как подкошенный; Майра видит только прохудившиеся сапоги какого-то огромного размера.
(вошел ногами вперед - иронично)
(майра не может написать “иронично” без ошибок)
Очень хочется засунуть за щеку голубоватый “рокс” и рассасывать, пока все не кончится; женщина кричит - не так как Хельга, не поросячьим фальцетом, а протяжно, как птица. Майра видит, как её пятерня отбрасывает тень на голову Моргана и оказывается рядом в два прыжка.
Кровь Хельги стучит в висках.
Майра хочет, чтобы женщина продолжала петь, как птичка.
Голубоватый “рокс”, перехваченный в кулаке, метит женщине в глаз. Хотите фокус с исчезновением зубной щетки? И Майра хочет.
(женщина взмахивает своими птичьими руками и кричит, выгибая шею почти грациозно)
(майра чувствует себя охотником, промахнувшимся в прыжке - зубная щетка оставляет глубокую вмятину в дверном проеме у самого виска)
(майра смотрит на вмятину, пораженная)
Женщина, едва не споткнувшись, разворачивается на пятках и бежит, поднимая клубы пыли под ногами. Не кричит, не поет. Сука драная.
- Догнать? - хрипло выдыхает она над затылком Моргана, которому помощь уже явно не нужна. Ведь эта дрянь расскажет всем, что видела. Кого видела. Черт, черт, черт!
Не дожидаясь ответа, она кивает, пружинисто припав на одно колено, и выбегает следом, сжимая зубную щетку вспотевшей ладонью.
[nick]Maira Zimmermann[/nick][icon]https://i.imgur.com/xYBO6aR.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету"><b>МАЙРА ЦИММЕРМАН</b></a> [13]<br><a href="https://goetia.rusff.me/profile.php?id=5"><b>все</b></a> умрут, а я останусь.</div>[/lz][status]не переплыть[/status]
Вы здесь » theurgia goetia » альтернатива » РАDИАЦNЯ ОСВОБОЖDАЕТ
