Это все неправильно.
О, еще как.
Ингмара не должно быть в этом доме и в этом городе. Ингмара — короткий спойлер — вообще не должно быть вот уже некоторое время как, но со вторым еще можно смириться без погружения в глубины экзистенциального кризиса: пусть тот, кто громче всех ратует за естественное положение вещей, первым перестанет оплачивать свою страховку. Продлевать жизнь, обманывать смерть — медицина занимается этим столетиями
(последние лет пятьдесят даже плюс-минус успешно)
он лишь делает то же самое с гарантированной эффективностью, и беспокоит Расмуса совсем не то, что Ингмар вообще жив.

Ложь — привычная, отполированная, полная достоверных деталей и по большей части вовсе состоящая из полуправды, — дается ему легко. Он не слишком любит сочинять истории и чаще предоставляет свободу додумать самостоятельно: только направляет, чтобы мысль ушла подальше от истины. Было бы желание, и даже с инквизитором можно пообщаться так, чтобы не дать ни одного прямого ответа за весь допрос. У Расмуса такого желания обычно нет, да и Ингмара с католической церковью мало что роднит, и все-таки проблемы появляются регулярно.
Воссоздать с нуля чужую личность — не самый простой, полный подводных камней процесс.
К счастью, у него есть возможность, случить что, начать с чистого листа.

И все-таки, Ингмара не должно здесь быть.
Расмус чувствует себя странно и неуверенно: одиночество, которое прежде казалось привычным и нормальным стилем жизни, теперь — стоит только лишиться ученика — воспринимается совсем не так и ощутимо давит на плечи. Он покидает Эдинбург, но уже через неделю возвращается, полный беспокойства и в еще более дурном настроении, нежели до поездки.
Исключая сентиментально-эмоциональный бред, приходится держать в голове еще и то, что теперь Курт рискует наломать серьезных дров.
Это выматывает и злит.
Может быть, Расмус выбирает и не самый странный способ отвлечься.

Дверь хлопает, и он поворачивает голову на звук, явно удивленный такому вторжению. Не пугается и даже не вздрагивает — рефлексы, предупреждающие нормальных людей об опасности, у Расмуса давно позабыты за ненадобностью и сладко спят: слишком сильна уверенность в том, что, случись и правда что-то дурное, с этим в первую очередь разберутся круглосуточно охраняющие его демоны. Он и подбегать-то к Ингмару не торопится, предоставляя это удовольствие Джинкс; сперва откладывает книгу, отмечает металлической закладкой нужную страницу и только потом встает.

Опять мигрень: Ингмар не жалуется, но Расмус порой замечает признаки по выражению его лица, особенно по утрам, когда поводом болезненно поморщиться может быть любое не слишком плавное движение головой или излишне громкий звук.
Еще одна вещь, которая идет неправильно, потому что здоровье у Ингмара теперь должно быть практически идеальным. В целом выглядит вполне логично — человека, который, предположительно, попал в автокатастрофу, боль удивлять не должна, — но Расмусу не слишком нравится то, что выходит из-под его контроля.
Это — явно выходит.

— Давай, осторожно. — Он садится рядом, подхватывает его чуть выше локтей и помогает сесть. Джинкс дергает острым ухом; кладет треугольную морду Ингмару на колени, пялится черными глазами-бусинами.
Заставить кого угодно перестать чувствовать боль — элементарная задача для любого демона. Даже не самая сильная из этих тварей может заставить кого угодно перестать чувствовать что угодно, но вопрос явно не в этом, а в том, что именно и как давно пошло наперекосяк у Ингмара в черепной коробке. Можно ли это исправить. И не связаны ли неприятные симптомы именно с тем, что Джинкс уже который раз влезает ему в башку.
(ответ кажется вполне очевидным и не самым приятным)

— Давно это началось? Сейчас становится хуже? — уточняет Расмус, цепко и озабоченно оглядывая Ингмара: тот дышит значительно легче, но к мучнисто-бледной коже все еще не приливает кровь.
Может, ему нужен перерыв, свежий воздух и бассейн.
(и поменьше, блядь, дымить)

Было бы неплохо, окажись все так просто.