[indent] Правил не так уж много, основное звучит примерно как «делай все, что я говорю, и давай-ка без отсебятины». Оно, правда, в свою очередь распадается еще примерно на сотню-две-три установок помельче, но это все ради того, чтобы Курт был здоров и счастлив, и никто его не съел.
...в первую очередь, сам Расмус.
[indent] Потому что отцовство — это, сука, тяжкий труд.
Приблизительно двадцать три часа в сутки Курта хочется повесить и сказать, что это такая инсталляция; концептуальное, бля, искусство.
Еще час Расмус тупо умиляется.
(нет ну вы посмотрите на это чудовище, такое не у каждого вырастет)
[indent] И все-таки, иногда руки чешутся всерьез. Меньше всего на свете Расмус любит повторять дважды, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, почему младший умудрился пережить всех предыдущих его учеников — и даже получить обратно свое имя, вместо того, чтобы отправиться на встречу с Создателем в статусе бессловесного мальчика.
Обычно до Курта все доходит сразу, и это охуеть как продлевает ему жизнь. Добавляет, так сказать, здоровья.
Но, видимо, без исключений не обходится и тут, хотя Расмус не только подробно разжевывает суть запрета, но и вполне внятно объясняет, откуда у него — у запрета, не у расмуса, — растут ноги.
[indent] Принцип, на котором во многом строится его собственное долголетие: поменьше доверяй коллегам и совсем
(то есть никогда)
(то есть ни при каких обстоятельствах)
не верь демонам. Даже если один из них расхаживает по дому в виде копии молодой Сальмы Хайек.
Без обид, Сальма.
[indent] Расмусу поначалу даже кажется, что до него дошло.
Потом он замечает взгляды, которые Курт бросает на Джинкс, и чуть было не заставляет ее прикинуться ленточным червем, но быстро отказывается от этой — бесспорно гениальной — идеи в пользу, так сказать, воспитательного момента. Сомнений в том, что эксперимент целиком и полностью провалится, у него нет, возникает лишь один вопрос: чем думает сама Джинкс, потакая чужому гормональному взрыву.
Надеется, что охреневший от неземной любви придурок угрохает «отца» и отпустит ее на Изнанку?
Или так сильно заскучала в человеческом мире, что согласна даже на такую компанию, лишь бы было, с кем поболтать?
Или у нее просто мозги в желе поплавились?
[indent] Остановившись в дверном проеме и подперев косяк плечом, Расмус плавно склоняется к третьей версии. Поплавились нахуй, без вариантов.
У обоих.
[indent] Если бы Курт мог заметить и оценить его ласковую улыбку, то от греха подальше уже вылетел бы в окно: потому что лучше ломать себе все конечности самостоятельно и быстро, чем доверять это взбешенному сверх всякой меры наставнику. Курт затылком что-либо замечать еще не научился, и в каком-то смысле его это даже спасает — улыбаться Расмус довольно быстро
(почти сразу)
перестает и только вежливо кашляет, обозначая свое присутствие.
Подружку он себе, значит, нашел.
Нет бы проституток вызвать, как все нормальные дети в его возрасте. Одноклассницу трахнуть. Учительницу математики, на крайняк.
[indent] — Родной, а ты, часом, не охуел? — ненавязчиво уточняет Расмус.
Настолько ненавязчиво, что можно не сомневаться: кому-то здесь вот-вот влетит так, что анекдот про сбор выбитых зубов искалеченными руками снова обретет завидную актуальность.

[indent] Нет, он все-таки злится.
Удушливое и темное чувство поднимается, как комок тошноты по пищеводу, обволакивает глотку изнутри и норовит выплеснуться чем-то ядовитым, черным, разъедающим нутро и кожу. Расмус раздражается много больше, чем сам от себя ожидает, и много больше, чем готов признать (позволить).
По правде говоря, он в ярости.
[indent] Это само по себе обескураживает.
Для человека, который начал изучать алгоритмы работы собственной психики еще до того, как были сформулированы первые принципы когнитивной психотерапии, Расмус чувствует себя на удивление... разобранным. Множеством частей без целого. Расстроенным, разлаженным механизмом, в котором куда ни ткни — вылетит деталь, что-нибудь заискрит, зашипит и окончательно сломается.
Нормально на втором десятке. На втором столетии, скорее, патология.
(в сто тридцать шесть уже поздно говорить, что жизнь его к такому не готовила?)
[indent] По гамбургскому счету, ничего особенного не происходит. Просто кое-кто потерял берега: юношеская блажь, возрастная дурь, стандартные проблемы подростков в самом расцвете пубертата, когда похуй, где, с кем и сколько раз, а квикли-секс в лифте может считаться удачным уже на высоте четвертого этажа.
Что-то такое, если напрячь память, он и из собственной биографии может выцарапать. Понять, так сказать, простить.
Вот только Расмус и так дохрена чего понимает и прощает.
[indent] — Пошла вон, — голос, обычно мягкий и тихий, словно он только что закончил начитывать аудио-версию детской сказки, обрывается неприятной хриплой нотой. На шее натягиваются, проступая под кожей, и неохотно расслабляются жилы.
Расмус опускает голову и буравит невидящим взглядом лакированный паркет, прислушиваясь к легким быстрым шагам: держит себя в руках ровно столько, сколько нужно, чтобы Джинкс оказалась подальше — не в последнюю очередь потому, что боится ляпнуть что-нибудь лишнее. Например, «оторви-ка ему нахуй башку». Устраивать семейный скандал в присутствии ручных демонов — все равно что орать, держа в руке заряженный пистолет: ничего хорошего не выйдет.
[indent] — Скажи, родной, ты орешь? Это, типа, юмор какой-то? — шипит, едва за ней закрывается дверь, и переводит взгляд на Курта. Тот явно нервничает
(НЕДОСТАТОЧНО, СУКА, НЕДОСТАТОЧНО)
пытается улыбаться и явно старается не размахивать руками, словно думает, что на излишне дерганный жест Расмус среагирует, как бешеная псина.
Забывает, что бешеным псам, в общем-то, повод, чтобы вцепиться в горло, и не нужен, на то они и...
[indent] — Или тебе жить надоело? Так ты скажи сразу, мы решим эту проблему куда менее нетривиальным способом, — он неторопливо сокращает дистанцию, скрестив руки на груди: как будто, если сожмет пальцы посильнее, то справится заодно и с эмоциями.
(...честно говоря, курта хочется просто отпиздить)
[indent] — Мы здесь чем, блядь, по-твоему, заняты, стрит-артом? Как Бэнкси, только с мелками? Нет? ТОГДА КАКОГО ХЕРА, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ.
Говорит в нем, конечно же, исключительно злость на впустую проебанное с щенком время.
Ну вот убьется он о Джинкс — Расмус долго грустить не станет
(не станет ведь?..)
но это значит, искать нового. Начинать все сначала. Тратить еще год-два-три, чтобы выйти на сколько-нибудь приемлемый для диалога уровень.
Сплошная головная боль.

[indent] Он не понимает.
Он — в смысле Курт. Потому что Расмус-то как раз понимает все прекрасно: в том числе что пасынок нихера не всекает всю серьезность ситуации и, дай ему только волю, радостно влипнет в тонну неприятностей, как муха в мед. В растрепанной черноволосой башке
(курта, не расмуса)
явно не укладывается одна простейшая мысль, которая, вообще-то, должна была там появиться еще пару лет назад — демоны им, мягко говоря, не друзья.
Не приятели, не родственники, не любовники. Не деловые компаньоны и не подходящая компания для игры в гольф. При желании, конечно, можно. Они живут в свободной стране, можно и резиновую куклу в свадебное платье вырядить — но если потом отправиться знакомить ее с родителями, нечего удивляться, что к ужину приедут санитары.
В случае с демонами, к тому же, санитары — это меньшая из возможных проблем.
Скорее всего, то, что останется от Курта, нельзя будет даже в совочек смести, чтобы на полку в урне поставить.

[indent] Расмус снова медленно выдыхает, напоминая себе, что детей нужно учить, а не бить палкой по хребтине. Бить вообще, говорят, антипедагогично.
Может, сразу его аквариумным рыбкам скормить?..
— Я хочу, чтобы ты осознал мои слова, а не просто кивал, как дебил, в надежде, что я отвяну, — четко и размеренно проговаривает Расмус, стараясь теперь уже следить и за эмоциями, и за голосом. Получается неидеально, но получше, чем минуту-другую назад.
— Никто из них не человек. Они могут нас копировать, они могут на нас учиться, но они — не мы. Им не нужна твоя дружба или твоя любовь. Единственное, что их в тебе интересует — это возможность оторвать тебе голову, чтобы получить свободу и отправиться назад. Ты для нее, — он раздраженно взмахивает рукой, указывая на закрывшуюся дверь, — не больше, чем раздражающий ублюдок, отдающий команды, которые она не хочет выполнять. И все, что она делает, она делает не из симпатии к тебе, а из желания установить свои правила, как псина, которая вынуждает хозяина кормить ее пять раз в день. В каждую секунду, в любой момент времени ты должен помнить, что это ты ее владелец, а не наоборот. Ты диктуешь ей правила, ты определяешь, что она сделает, а чего не сделает; будет ли она стоять, сидеть и, нахрен, дышать. Представь, что это твоя тачка. Она может быть сколь угодно красивой, классной и дорогой, но все это имеет смысл только до тех пор, пока она работает, как тебе нужно. Она не должна становиться членом твоей семьи и отбирать все твое свободное время. И уж тем более ты не должен радостно прыгать вокруг ржавой развалюхи со сдохшим движком, которая не выполняет свои функции.

[indent] Он умолкает, переводя дыхание, и щелкает пальцами, заметив, что Курт собирается что-то сказать.
— Никаких «но» и «а если». Вообще ничего не хочу от тебя слышать. Думай. Обрабатывай информацию, тебе голова нужна не только для того, чтобы в нее жрать, — фыркает Расмус, прежде чем развернуться и выйти из спальни.
Джинкс, тенью замершая в углу гостиной, подчиняется его команде и опускается на колени. Мгновение спустя короткая трансформация полностью завершается: перед ним замирает крупный доберман с острыми, настороженно стоящими ушами, которого Расмус треплет по холке.
Отличная псина и идеальный наглядный урок для Курта, который уж больно привык видеть в Джинкс настоящую женщину.
Вот пусть теперь выгуливает.

[indent] Всю следующую неделю они не поднимают эту тему ни разу. Расмус продолжает нещадно гонять пасынка, обращаясь к нему почти исключительно на классической латыни. Джинкс получает нагоняй за поцарапанный паркет. Курт выглядит слегка разочарованным, но с явным облегчением радуется, что легко отделался.
Поздним пятничным вечером он возвращается не один. Темноволосая темноглазая девчонка-подросток — лет семнадцати, не старше, — выходит из машины и заторможенно улыбается, послушно поднимаясь по ступенькам на крыльцо. Спотыкается, и Расмус придерживает ее за локоть: у безыскусного гипноза всегда есть последствия, иногда и банальный коллапс вестибулярного аппарата.

[indent] — Курт? Познакомься, это Айрис.
На губах Расмуса играет неприятная ухмылка.
— Твоя новая подруга.
Айрис, у которой после короткой прогулки на свежем воздухе слегка прочистились мозги, смотрит на них с возрастающей растерянностью и почти испуганно.