Вспышка.

Я крупно вздрагиваю, из-за чего горячий кофе проливается из стаканчика на мои пальцы, и несколько секунд смотрю в пустоту перед собой, прежде чем успеваю опомниться и повернуть голову к Рауху. Мгновение, второе - запахиваю сильнее пальто, будто из-за сильного порыва ветра не смог совладать с телом, и еще несколько секунд стряхиваю капли с руки. Линхарт тактично
(не уверен, что в его случае это верное понятие)
молчит.
Мне приходится приложить некоторое усилие, чтобы вернуть мысли в предыдущее русло, однако маячок в голове продолжает мигать редким огоньком.
Это продолжается уже вторую неделю.

Вспышка.

Пробуждение даже резким не назвать: сон исчезает будто по щелчку, заставляя меня резко сесть в кровати. Рука рефлекторно дергается в сторону тумбочки и замирает, когда пальцы касаются края ящика. Спать с оружием под подушкой забавно только первые месяцы - потом либо спускаешь ситуацию на тормозах, либо включаешь, наконец, голову и избегаешь участи принцессы на горошине, проявив рациональную предусмотрительность.
Никого нет.
Я перевожу дух и понимаю, что весь мокрый. Попытки вспомнить хотя бы обрывок сна успехом не увенчаются. 
Электронные часы показывают 4:19.
Девятка на глазах сменяется на ноль; время, очевидно, продолжает идти вопреки моим ощущениям, что все вокруг замерло. Смена постельного белья, контрастный душ, шум изредка проезжающих за окном машин и доносящийся этажом выше перебор гитарных струн
(в этой гробовой тишине слышно все)
избавиться от этого чувства не помогают.

Вспышка.

Я вижу ярость.
(безумие?)
На мгновение кажется, что я смотрю в глаза собственного отражения, но потом мир вокруг буквально переворачивается с ног на голову.
(я не могу пошевелиться)
(я не могу дышать)
Ткань рубашки все сильнее липнет к коже по мере усиления кровотечения. Я слышу, как по хлопковым волокнам когда-то белоснежной ткани из моего тела стремительно вытягивается кровь - и с каждой секундой шансов что-то с этим сделать становится все меньше.
СЛИШКОМ ГРОМКО.

- Рэм? Рэм!
Голос Циан прорывается сквозь вакуум: непроизвольно перехватываю её руку около своего лица - тут же отпускаю и с трудом проталкиваю воздух в легкие. Моя растерянность отражается на её лице, я же сам с большим усилием разжимаю челюсти, прежде чем бросить короткое «извини».
Взгляд начинает резко блуждать по сидящим неподалеку людям, то и дело косящихся на нас, пока подошедшая официантка выставляет наши напитки на стол. Среди хаотично мечущихся в голове мыслей одна вдруг задерживается на месте, заставляя себя запомнить:
меня здесь быть не должно.

Границы понятия «здесь» сначала соответствуют периметру кафе, куда Циан вытащила меня посреди недели на мои свободные полчаса.
Чуть позже оно разрастается до пределов улицы.
После - города.
После - моего восприятия реальности.

- Мартинес, ты уже месяц копаешься. Нашел что-то про человека со снимков?
Икер смотрит на меня, округлив глаза, и сейчас это не выглядит его обыденной манерой общения - варианты, что он не успел, не нашел, я охренел его торопить, тут же хоронятся под плитой злой мысли «да что, блядь, тут происходит».
- Рэм.
Обращение по имени со стороны Мартинеса - плохой знак.
Хуже некуда.
- Ты тогда же вечером заезжал, и я все отдал тебе.

Дверная ручка едва не остается в моей руке, когда я врываюсь в собственный дом, и начинаю тут же копаться в ящиках. Все мое самообладание - и без того стремительно уменьшающееся за последние дни - окончательно летит в тартарары, пока содержимое шкафчиков продолжает вытряхиваться прямо на пол.
Ничего. Ничего.
Икер вздумал со мной дурака валять?
Икер лжет? Как давно?

Дышать становится совсем тяжело. Опустившись следом на паркет, я стискиваю ткань джемпера в районе груди и упираюсь виском в угол шкафа.
Что-то планомерно ускользает из моих рук, из моего внимания, из моего поля зрения.
С чего Мартинесу переобуваться именно сейчас?
С чего все вообще пошло не так?
Почему я живу с ощущением, будто мой предыдущий день еще не закончился?

Вспышка.

Осознание подбрасывает меня на месте - и вот я упираюсь взглядом в лежащую прямо на подоконнике папку, которая находилась там все
это
время.
И я лично её там оставил.
Память услужливо подбрасывает цифру семь - дальше раскрутить мысль не составляет проблемы.

Что-то случилось седьмого числа, но я совершенно не помню (не знаю?) что. Поминутное восстановление хронологии той пятницы выдает вполне ясную последовательность событий в моей голове
...и одновременно рассыпается на невнятные детали, стоит мне только сконцентрироваться.
Блядь.

Вляпаться в какое-то дерьмо для инквизитора удручающе редко заканчивается хорошо. Тянуть резину дальше нет никакого смысла. Несколько секунд, чтобы подняться на ноги, десять минут, чтобы наспех прибраться, еще три - привести себя в порядок. Пелена перед глазами воспринимается теперь крайне остро, попытки же избавиться от неё не дают никаких продуктивных результатов.
Собравшись с силами, я пересекаю улицу размеренным шагом и собираю в голове факты, которые мне предстоит выложить в стенах Инквизиции, однако с каждым пройденным метром меня все сильнее одолевает смятение.

Все вокруг кажется чужим.
Соседние дома, уличные фонари, звучащие неподалеку голоса прохожих, просвет между зданиями в пятнадцати метрах передо мной - все будто не на своих местах.
...или это я здесь чужой?

Меня вообще не должно быть.

Толчок сзади застает врасплох - недовольство собственной оплошностью откладывается на неопределенный срок, когда шею обжигает металлическим холодом. Мгновенно поднявшаяся во мне волна ярости смывает всю растерянность и озадаченность, и от каждого произнесенного слова меня разматывает от праведного негодования лишь сильнее: нападение на инквизитора посреди улицы - это что вообще такое?
Несмотря на силу эмоций, мне без особого труда удается задвинуть их на дальний план и вернуться к терпеливому выжиданию - либо нужного момента, либо когда нападающий отойдет. Мысленно стараюсь прикинуть лишь примерную комплекцию стоящего за спиной человека
(я знаю его)
и наметить собственные дальнейшие действия: это занимает не больше нескольких секунд, прежде чем все исчезает.

Разворот - и рука дергается к поясу.
Там же она и замирает.

Я вижу безумие
(ярость?)
и не уверен, что в моих глазах он не видит то же самое.
Вместо успевшего сложиться в голове образа, я вижу перед собой не менее растерянного придурка, размахивающего ножом, и меня едва не передергивает от звучания собственного имени в устах человека, которого, уверен, никогда до этого не встречал.
И тем не менее.
Я знаю его.

Достаточно сделать шаг вперед и схватить его запястье - дальше выбить нож и заломить руку, а потом объяснить различными методами, почему этот вечер стал главной ошибкой в его жизни.
(достаточно сделать два шага, и лезвие ножа доберется до цели, устранив последствия возникшего бардака)
Мозаика не хочет выкладываться в голове ясной картинкой, пелена все еще замыливает не только трижды проклятое седьмое февраля, но и все последующие дни.
Мое лицо искажается гримасой боли.
Вместе с яростью и недоумением меня пробирает что-то еще.

- Что ты сделал? - Я все-таки делаю шаг вперед - предупреждающий, без резких рывков.
Самое простое решение: перестать самостоятельно искать объяснения происходящему хотя бы на время.
Передо мной стоит причина - осталось только выяснить, чего именно.
- Кто-то из дружков Нисбет?
Вопрос риторический, потому что ответ мне становится заведомо известен, едва я произношу вопрос вслух.
Только вот других очевидных зацепок у меня больше нет.

В любой нормальной ситуации я бы уже мягко намекнул, что за чрезмерно частое открытие рта в сторону представителя инквизиции можно получить кучу ненужных проблем.
В любой нормальной ситуации сюда бы уже прибыло ближайшее к месту действия подкрепление в лице одного-двух коллег, чтобы мне не пришлось тащить его через улицы Эдинбурга в одиночку.
В любой нормальной ситуации нож бы уже был в моей руке, а чьи-то зубы на земле — ничего личного, банальная самооборона, с жалобами просим пройти в кабинет в конце коридора. И больше не хватайтесь за наших сотрудников, они у нас немного нервные.
В любой
нормальной
ситуации.

У него, очевидно, проблемы с башкой - так себе по свежести новость, и все-таки его уверенность, что я что-то знаю и я виноват в его бедах лишь подтверждает наглядный диагноз. Все начинает помещаться в рамки банального отмщения за какого-нибудь друга/подружки/родственника (нужное подчеркнуть), логические пазы сходятся воедино в нерадостную конструкцию.
Она же закрепляется гневом в пытающихся, кажется, прожечь во мне дыру глазах.
(взаимно, к слову)

Я все еще не понимаю, что он сделал, и с каждой секундой во мне растет уверенность, что стоящий передо мной человек тоже ничего не понимает - за летящими в меня оскорблениями все ярче видно отчаяние и...
безысходность.

(в любой другой нормальной ситуации я бы без труда взял в оборот чужое эмоциональное состояние и запросто перевесил ситуацию на свою сторону)

В голове всплывают, казалось бы, самые незначительные кадры прожитых последних дней: вид из моего окна, ежедневно пересекаемый мою перекрёсток, кафе, где мы с Циан встречаемся раз в месяц последние полгода — в каждом из них присутствует что-то, что я тогда совершенно не замечал, будто оно каждый раз попадало в мою внезапно возникшую слепую зону.
Точнее, не оно.

Окончательно из колеи меня выбивает поднявшийся в груди страх. Настолько иррациональная реакция на происходящее впервые заставляет меня усомниться в собственной адекватности - и зацепивший меня в водоворот абсурда крюк находится здесь в лице
(чужое имя вспыхивает отблеском и тут же исчезает)
(уловить не успеваю)
личного, мать его, сталкера.

Остатки моего самообладания трещат по швам.
Натренированная годами учебы и практики решительность снимается со стоп-крана: я сбрасываю с себя его руки и сильным пинком в грудь отталкиваю от себя, тут же отходя на несколько шагов назад. Рука вновь рефлекторно дергается к поясу - и на этот раз не замирает.
Выхваченный пистолет теперь направлен прямо в чужую голову - с такого расстояния даже слепой калека не промахнется и попадет точно в цель.

(если он не умрет, то умру я)

Палец намертво замирает на курке, переулок все еще не оглушен звуком выстрела. Параллельно память услужливо подбрасывает еще странности, которые лишь сейчас кажутся таковыми.

— Не ожидал тебя увидеть, — задумчиво бормочет Икер, когда я появляюсь на пороге.

— Ты как-то неожиданно позвонил, я совсем счет времени потеряла, поэтому опоздаю минут на пятнадцать, — растеряно говорит Циан, хотя мы договаривались о встрече днём ранее.

Лицо Линды на секунду перекашивается так, будто она видит перед собой живого мертвеца - и тут же приобретает растерянный вид.

- Попробуем еще раз? В чем я там виноват? - На выдохе зло спрашиваю я, опуская часть речи с якобы придуманной сказочкой
(вот и расскажешь потом, где в этих историях выдумка, а где нет)
(ах да)
и непроизвольно дергаю плечами.

Алое пятно разрастается по моей белой рубашке.
Линда смотрит на меня, как на мертвеца.

Холод начинает ползти вдоль позвоночника за несколько секунд до того, как я с последним шагом назад упираюсь спиной в стену.
Я - живее всех живых, я цел и невредим.
Ему же, кажется, нечего терять.

(было нечего)

Остатки надежды на то, что происходящее сейчас примет хотя бы намек на адекватность и логичность, разбиваются о стену чужого безумия - ни один человек, находящийся в здравом рассудке, не расценит перспективу сдохнуть от выстрела в голову как отличный анекдот.
Особенно когда один из участников - инквизитор.
(то есть, при всем желании даже не притянуть за уши до формата британского юмора)

В déjà vu нет ничего сверхъестественного - где-то обычные проседания в работе мозга, где-то банальное повторение шаблона, который никогда полноценно не фиксируется вниманием. Изредка переживать его один или два раза в течение несколько секунд вполне нормально для любого человека.
В моем случае все рушится еще на оценке частоты и продолжительности явления.
Мечтать о каком-то недоразумении больше не приходится вообще.

Вал страха так и остается в поднявшемся положении - не нарастает больше, но и не опускается вниз, пока я чуть сильнее прижимаю палец к курку упирающегося в чужой лоб пистолета. Минимальное усилие - и все закончится.
Сознание даже не генерирует идею послать команду выстрелить.
Вместо этого я будто слышу хруст - или это уже ответная галлюцинация на малоприятное ощущение, будто моя голова раскалывается на части. Возможно в прямом смысле.

Годами Академия и работа вырабатывали во мне установку: безвыходная ситуация бывает тогда, когда ты уже мертв. Пока можешь дышать, будь добр предпринимать хоть что-то.
(не уверен, что именно это они хотели транслировать в мою голову, но результат вряд ли есть смысл исправлять)
Обычно там не имеется ввиду, что при этом твое восприятие реальности начинает откровенно сбоить - мозг прекращает в привычном темпе обрабатывать поступающую извне информацию, следом его добивают внутренние систематические ошибки.
Я так и не спускаю курок, молча излучая бешенство на происходящий передо мной цирк, и до последнего не даю безысходности взять надо мной вверх - даже когда предположение
(оно возникает на мгновение, но на этот успевает мною зафиксироваться)
что я все-таки умер, кажется не таким уж ошибочным.

Я так и не спускаю курок, потому что я уже это сделал.

Воспоминания наслаиваются друг на друга неровными мазками краски - быстро застывающие огрехи тут же вздуваются пузырями, идут трещинами, лопаются, замазываются новым слоем и так до бесконечности. Попытаться стереть больше у меня не получается.
От удара голова взрывается головной болью, вместо вдоха я глотаю хлынувшую кровь. Отрицание сменяется на гнев - все, что выводило меня из равновесие, смещается на задний план.
Отвечать на поток абсурда
(нет)
мне малость затруднительно, но кое-что в моей голове все-таки проясняется, и боль помогает принять открытие без лишних раздумий.

Например, это происходит определенно не первый, не десятый и, возможно, не сотый раз. Картинки бегут кадрами, зацепиться хотя бы за одну не получается, но сам факт их существования уже можно расценить как первый луч объяснения.
Например, я действительно стрелял. И он тоже.
(мистер ливингстон, ваше дело)
Например, я умер. Несколько раз - догадаться, с чьей помощью, не составляет труда.

Значит, вряд ли для него секрет, что боль от пары - стоит признать, сильных - ударов не дезориентирует меня. Пользуясь разницей в росте, я наношу удар в кадык - выходит смазано и недостаточно сильно, чтобы убить его нахер, но возникшая между нами дистанция позволяет совершить короткий замах.

Рукоятка пистолета прилетает в чужую голову, быстрая подсечка лишает противника равновесия и дает мне фору. Выстрелить я не выстрелил, но превращаться в грушу для битья
(это кажется логичным)
(сгори в аду)
тоже не намерен.
Это мы, кстати, тоже проходили.

Все, что мне нужно: это несколько минут тишины и одиночества. Все вокруг плывет уже по нескольким причинам, поэтому я опираясь локтем о стену, прижав рукав пальто к носу, и плотно зажмуриваюсь.
Первым делом мне нужно заткнуть сигнал «держись подальше». Едва до моего слуха доносится активная возня, я вскидываю все еще зажатый в пальцах пистолет и криво усмехаюсь.

- Убить я тебя не убью, Ливингстон, а вот прострелить обе коленные чашечки вполне могу, поэтому не дергайся и закрой свой рот.
Ну или может, конечно, протестировать мою решительность и скорость реакции даже с разбитым носом и нарастающей мигренью.
Уж не со мной ему тягаться в навыке ускорения чужих мыслительных процессов посредством физического насилия.

Итак, что-то случилось седьмого февраля: с того дня в моей голове нарастает хаос и меня преследует этот человек, при этом я никогда не жаловался на свою память - но конкретно та пятница затянута вуалью.
Человека напротив я вижу впервые - и одновременно нет. Наоборот, будто мы с ним старые (и не самые хорошие) знакомые.
Я успел несколько раз сдохнуть - и при этом жив-здоров.
Ливингстона я тоже убивал - и при этом он тоже жив-здоров.

Театральная репетиция становится первой вразумительной ассоциацией. Актеры играют, повторяют сценарий, их ставят на паузу и заставляют повторять
повторять
и повторять.

Догадка не кажется мне дикой, но когда-то именно так я её и воспринял, только если даже допустить достоверность моего предположения, то остается один вопрос: почему все помнит только он?

«Ты должен был мне помочь».

Ну конечно.
Главный герой один - не исключено, что он же и режиссер.
Не упоминать тот день, говоришь...

- Ну и сколько раз ты притаскивался в инквизицию седьмого февраля, прежде чем начал сразу искать меня?
В вопросе провокаций до Мартинеса мне очень далеко, но я уверен - сейчас бы Икер мной гордился.
(не то, что мне нужно его одобрение)
Не скажу, что не получаю от этого сейчас морального удовлетворения.

- Кого ты еще втянул в это, Эндрю? Кто еще был регулярным участником твоего седьмого февраля?
Теперь иди и устраняй гребанные следы - это при отсутствии вразумительной идеи, что делать дальше с ним, и нормальной причины случившегося в тот день, но первым делом лучше начать с уборки мусора.

Отредактировано Rem Gilchrist (2020-03-02 11:58:01)

Дерьмо собачье, да до тех пор, пока не происходит что-то.
Ожившая бабушка, заговоривший портрет, полтергейст, корабль-призрак, гроб на колесах, временные петли...
Дерьмо собачье, да только каждое утро на столе Линды стопка обращений, а на её языке в конце дня появляется мозоль от стандартного «мы вам перезвоним». Объяснять свои позиции Инквизиция перестала уже лет сто как: это все равно бесполезно.
Каждый верит, что особенный
что именно с ним происходит именно то самое дерьмо
..и иногда оно действительно так.

Шмыгнув носом, я прислоняюсь спиной к стене и не свожу взгляда с Эндрю, пока тот пытается подняться на ноги. От мысли, что мне нельзя ни в коем случае выпускать его из своего поля зрения, во мне вспыхивает очередное чувство, похожее на дежа вю - однако теперь я, кажется, знаю, когда это уже происходило.
Во мне продолжает шевелиться тревога, намекающая, что было бы и правда неплохо лишить кое-кого возможности ходить. Может, никто и не расстроится даже сильно.

За те несколько минут относительной
(глядите-ка, тут кому-то весело вдруг)
тишины я разве что почувствовал в буквальном смысле, как мои мозги расщепляются на половины, затем на четверти - и далее в таком порядке. Стена за моей спиной, пистолет в моей руке, человек передо мной - все одновременно реально и нет, потому что части меня полагается видеть перед собой абсолютное полное ничего.
В какой-то момент я даже перестаю быть уверенным, что я - это я.

Да будто если бы ты знал, то не продолжил бы коротать свои дни подобным образом.

Самое удручающее: в моей голове совсем нет идей, что делать дальше.
То есть, формально, конечно есть - стандартные идеи в духе «заключить под стражу на пожизненный срок» или около того, хотя и они так-то очень даже неплохие.
Не менее удручающе и то, что Ливингстон как-то вроде и попадается на закинутый крючок, а как-то не чувствуется никакой положительной эмоции от его реакции. Ощущение, будто передо мной одна и та же сцена, начинает принимать другой оборот.
И в этот момент я понимаю кое-что еще.

Аналогия с репетицией в театре ошибочна.
Эндрю - главный герой, но не спектакля, а, скорее, компьютерной игры. Постоянное воскрешение в точке сохранения, события до следующей не сохраняются, у вас полная шкала здоровья.
Точка пройдена, уровень оказался последним.
Делай с этим, что хочешь.

Сочувствия я не могу испытывать по ряду обстоятельств, включая то, что мне тут признаются в желании убить - возможно, стоит поставить плюсик в карму только за честность признания, однако пока я продолжаю держать пистолет наготове. В голову целиться необязательно, чтобы напоминать о присутствии третьего участника разговора.
Так сказать, самого влиятельного.
Еще немного - и смеяться начну я сам.

Медленно выдыхаю, чтобы абстрагироваться от боли, распространяющейся в висках, и от вполне теперь рационального желания отойти от него как можно дальше и больше никогда не видеть.
Следом было бы неплохо избавиться от ощущения, будто что-то изнутри выдавливает мои глаза и одновременно тащит зубы из десен. Никогда не страдал от головных болей и не сказать, что был сильно этим расстроен.

Апеллировать тем, что я - инквизитор, и за банальную угрозу даже в словесной форме можно кое-чего лишиться, бесполезно. Ливингстон теперь особенный: исполнил то, что мечтает треть человечество, а именно убил пса господня и не сгорел за это на главной площади. Что именно сдерживает его сейчас, уточнять не берусь: осознание, что теперь он не бессмертный или что теперь у Инквизции будет время добраться до него.
Образно говоря, теперь Эндрю есть, что терять.
Я же чувствую себя стоящим в стороне столбом, которого угораздило вляпаться следом.

Пробираться сквозь бегущие воспоминания тяжело, однако с этим я действительно могу разобраться чуть позже. Бегать по городу в поисках живых людей, которые были кое-кем убиты, но им об этом забыли сказать, занятие абсолютно непродуктивное.
- Скорее, исправить, - поправляю его, поморщившись в ответ.
Причин, из-за которых события петли Эндрю стали проецироваться в моей голове, может быть много - и не факт, что она вообще есть.

- Ты так и не понял кое-что. Главная задача заключается не в расследовании, почему у тебя под потолком вдруг возникает твой мертвый дед, а в устранении тех, кто может быть - а может и нет - причиной этого.
Дергаю подбородком и усмехаюсь, дав ему пару секунд. Разговаривать с фактически все еще незнакомым человеком, словно мы знаем друг друга достаточно долго, как минимум, странно.
И при этом не вызывает во мне ощущения неправильности.
- Объяснения может и не быть - ни у того, что я сейчас помню то, чего не было. Ни у того, что ты попал в петлю.
Точно так же, как люди погибают по случайному стечению обстоятельств.
(а иногда от руки обозлившихся психопатов вроде этого)
- Как и быстрого и безболезненного исправления.
Бабушка будет оживать раз в год, портрет заткнется только после сожжения, когда перестанет орать от боли, полтергейст будет преследовать семью, а не окажется привязанным к одному дому, временная петля разрывается лишь из-за какого-то сбоя...
...или?

Я не исключаю, что Эндрю мог что-то успеть узнать, но высоких ставок не делаю.
- Ты просто вылетел из петли? - Устало уточняю, борясь с желанием потереть переносицу.
Потому что если да, то все в разы усложняется.
(а лучше бы ты остался там)